— Двадцатый век заканчивается. Век крови, голода и лишений. Только от нас зависит, каким будет наше будущее! Перед собой я вижу цвет албанской нации: студентов, школьников, молодых рабочих. Нельзя позволить зарвавшемуся старику украсть ваше будущее! Дорогу молодым!

— Дорогу молодым!!!

Простите, ребята, но по-другому нельзя. И у меня столько же шансов поймать пулю, как и у вас. Почти. Ничего, все закончится быстро.

— Я — чужак в вашей стране, но точно знаю — албанский народ достоин лучшего! Только амбиции и жажда власти мешают Албании идти в ногу с прогрессивным рабочим классом! Только он препятствует вам обрести мирное существование, которое гарантирует Варшавский блок! Только он мешает Албании присоединиться к зоне всеобщего экономического процветания! Пока номенклатура и друзья Ходжи жрут в три горла и купаются в роскоши, вы обязаны обустраивать бомбоубежища и жить в тени войны! Старик, уходи!

— Старик, уходи!!! — подхватил народ.

Прикрыв глаза, я сглотнул:

— Я — чужак в вашей стране, но мне больно видеть, как старость ворует будущее у собственной молодежи! Энвер Ходжа и его хунта тайком привезли в Албанию огромный запас химического оружия! Это оружие применят против вашего соседа — Югославии, после чего вам всем придется воевать за неуемные аппетиты старика! Это — недопустимно!

— Недопустимо!!!

Сомневаюсь, что кто-то вообще понимает, что я несу. Толпа — страшная сила, и для контроля над ней важны тон, уверенность и общий посыл. Молодость всегда рада побунтовать против власти, и конкретно здесь, в этот исторический момент, осудить ее я не берусь — очень грустно жить в тоталитарной параше.

— Позволите ли вы мне, чужаку, указать вам путь?

— Да!!!

— Тогда идем! Мы вытряхнем из президентского дворца старую плесень, и тогда народ Албании получит то, что его по праву!

Демонстративно спрыгнув со сцены, я помахал рукой — за мной — и народ пошел за мной к выходу со стадиона, снося на своем пути бедолаг в милицейской форме — концерт ведь должным образом охранялся. Мегафон вложили в протянутую руку — если идти просто так, боевое настроение выветрится и подключатся инстинкты самосохранения.

— Старик, уходи!

— Старик, уходи!!!

— Мы не хотим войны!

— Мы не хотим войны!!!

— Свободу албанскому рабочему классу!

— Свободу албанскому рабочему классу!!!

Первое сопротивление мы встретили через два квартала — два БТРа при поддержке пяти милицейских машин.

— Кто не с нами — тот против нас!!! — взревел я, и людское море захлестнуло не решившихся открыть огонь силовиков.

Простите меня. Когда, перевернув бронетехнику и легковушки, мы двинулись дальше, из системы оповещения заревела сирена, перемежаемая приказами разойтись под угрозой жесткого подавления «бунта».

— Не убоимся, товарищи! — составил я конкуренцию официозу. — Старики — трусливы и мстительны, и никого из нас не простят! Но нам не нужно их прощение — сегодня албанский народ возьмет власть в свои руки!

План родился вчерашним вечером, когда в гостиницу — посольства-то у нас тут нет — вернулись очень грустные представители МИДа и хмурый генерал КГБ Васильев. Последний и выкатил мне инструктаж:

— Ходжа недоговороспособен. Вариантов у нас два: ждать, пока его удавят оголодавшие албанцы, или решить вопрос радикально. У нас есть договоренность с более здравомыслящими представителями элит. Среди них — представители Министерства обороны. Помнишь, ты как-то хвалился, будто прямо со стадиона можешь повести народ на Кремль? На Кремль пока не надо, а вот на резиденцию Ходжи — надо очень.

Вот и веду, отвечаю, так сказать, за базар. На следующем перекрестке нас встретила толпа милиционеров. Сделать предупредительный залп в воздух из табельного оружия они успели, но на этом их служебный подвиг закончился — толпа снесла их в один миг, и я даже не успел заметить, в какой момент сотрудник повис в петле на фонаре. Простите, мужики, я просто немного помогаю историческому процессу.

Не сопротивление режима, а видимость — в столице полно военных и их техники, и, не саботируй приказы наши союзники из Аппарата, мы бы уже полегли под пулеметными очередями. Но иллюзия сопротивления нужна для эмоциональной подпитки толпы. Часть «бунтовщиков» под шумок била витрины магазинов с понятными целями, но порядок наводить некогда и нечем — кроме десятки охранников со мной никого нет.

Марш продолжился, мы снесли пару баррикад, потеряв пятерых идущих со мной во главе колонны албанцев — приказ открывать огонь местными силовиками таки получен. Пролившаяся кровь придала нам моральной правоты и «помазала» в единый организм.

— Не простим!!!

— Не простим!!!

— Старик, уходи!!!

— Старик, уходи!!!

Дрожащие, потные руки до боли сжимали мегафон, толпа теряла человеческий облик — вон кого-то в переулке ногами забивают, но что я могу сделать? — и я ускорил шаг настолько, насколько возможно. Чем быстрее дойдем, тем меньше причиним сопутствующего ущерба мирным гражданам Албании. Больше не хочу в таких штуках участвовать — очень страшно, совестно, но вместе с тем я впервые по-настоящему ощущаю власть и возможность вести за собой многотысячные толпы. Это — не беззубый, тщательно организованный комсомольский митинг. Это, мать его, кровожадная, переполненная адреналином масса, которая идет вершить социалистическую справедливость, и горе каждому, кто встанет на ее пути!

За те сорок минут, что мы преодолевали расстояние от стадиона, ко дворцу (одно название, так, особнячок) успели стянуть полсотни милиционеров и пару пожарных машин. Саботаж налицо — да по нам из танков уже шмалять должны!

Во время замеса я огреб дубинкой, получив рассечение левой брови и легкую муть в башке.

— Норм, — отмахнулся от дяди Жени, который прикрывал то направление, с которого мне прилетело.

Сложная у моих дядей работа.

Албанские копы полегли, пожарные машины были должным образом перевернуты, сами пожарники сделали правильный выбор, влившись в наши ряды.

— Бах! Бах! Бах! — начали огрызаться огнестрелом из окон резиденции.

— Бего-о-ом!!! — скомандовал я.

Теряя своих — дяде Игорю прострелили ногу, и дяде Семену и Жене пришлось тащить его на себе, чтобы не затоптали — мы добежали до резиденции, и товарищи пожарные, успевшие влиться в наш единый организм, топорами вынесли двери. Дядя Коля дернул меня с прохода, и очень правильно — пулемет порвал два десятка людей в клочья, проделав в нас просеку.

— В окна!!! — это уже не я, это толпа врубила самоуправляемость.

— Хватит, — велел дядя Семен. — Отходим.

— Х*й там! — возмутился я, стерев кровь с рожи рукавом. — Я обещал им «указать путь», и не могу свалить — это запомнят. И камеры смотрят! Вон в то окно много залезть успело, за ними! Под мою ответственность!!! — рявкнул на несчастных дядей.

Плюнув — ну проблемный объект, самовольный — они влезли в окно вслед за мной. Как-то так выглядел Рим, когда в него вошли варвары: мебель раскурочена, люстры валяются на полу вперемешку со шторами и испорченными картинами. Миновав комнату, мы выбрались в коридор и услышали отчаянный женский крик из комнаты напротив. Двери на петлях не нашлось, поэтому мы просто заглянули, увидев одного, находящегося посреди процесса насильника и троих ждущих своей очереди.

— В расход, — велел я.

— Под твою ответственность, — буркнул дядя Семен и выполнил приказ четырьмя меткими выстрелами из БП.

Отправившись дальше, насладились картинами грабежа и добрались до второго этажа. Посмотрев из коридора на запинываемый молодежью, окровавленный и бездыханный труп Энвера Ходжи, я тихонько вздохнул: сам виноват.

Двухчасовые оправдания удалось записать только ночью: остаток вечера ушел на успокаивание народа и ввод в стране чрезвычайного положения. Помимо приведенных мной фанатов «актива» по всей стране образоваться не успело, а этих я смог успокоить и убедить разойтись по домам.