— Ну кто бы мог подумать! Пираты, поклоняющиеся Митре! — рассмеялся Веспасиан. — Не иначе как они даже в буре видят божественный свет.

— Смейся, смейся, братишка. — серьезно ответил Сабин. — Великий Митра осеняет своим божественным светом в равной степени всех людей, как хороших, так и плохих. Он их не судит, ибо он умер во искупление наших грехов и воскрес на третий день, дабы показать нам, что можно победить даже смерть.

— Что-то я не заметил, чтобы Фауст ее победил, — заметил Магн.

Сабин смерил его колючим взглядом.

— Смерть может быть не только физической.

Веспасиан, который открыл было рот, чтобы отпустить язвительное замечание, тотчас его закрыл, прочитав на лице брата глубину его убежденности.

— Похоже, это и есть наш корабль, — сказал Ситалк, уводя разговор в другое русло. На мачте огромной квинквиремы, что покачивалась на волнах прибоя, колыхался фракийский царский штандарт. Теологические споры тотчас стихли: все поспешили вдоль причала к сходням, что уже были сброшены на берег.

— Ситалк, кого я вижу! — воскликнул капитан стражи, когда они подъехали ближе. — Вот уж не ожидал, что ты будешь здесь вовремя. Впрочем, в такую погоду мы никуда не торопимся.

— А вот это решать триерарху, Гейдрес, — ответил фракиец, спешившись и похлопав караульного по плечу. — С каких это пор пехота взялась судить о таких вещах, как мореходство?

— Тогда при чем здесь пехота? Я больше не пехотинец. Я моряк и могу судить о таких вещах. Свои суждения я выношу, глядя, сколь истово молится наш капитан, а молится он с того самого момента, как усилился ветер, — ответил Гейдрес с хитрющей ухмылкой. — Поднимайтесь на борт и послушайте сами. И хорошенько привяжите лошадей. Мы займемся ими завтра. Я прикажу, чтобы их накормили.

— Погода ухудшится, — заявил триерарх Раскос, вглядываясь в ночное небо, которое постепенно затягивалось тучами. — Этот ветер принесет с собой гнев Збелтурдоса. Он несется сюда, чтобы обрушить на пас свои молнии. Вскоре мы услышим гром копыт его небесного скакуна и завывание его верного пса.

— Ты хочешь сказать, что надвигается буря? — раздраженно уточнил Веспасиан, который устал слушать все эти бесконечные разговоры про разных богов.

— Да, когда Збелтурдос гневается, жди бури, — ответил Раскос, почесывая седую всклокоченную бороду, которая на фоне коротко стриженных волос производила довольно странное впечатление, и Веспасиану казалось, будто голова капитана перевернута вверх тормашками. — Мы должны умилостивить его. Мы принесем ему жертву. Одна из ваших лошадей сделает свое дело.

— Ты хочешь принести нашу лошадь в жертву своим богам? Даже не думай, — категорично отрезал Сабин. — Лошади…

— Они являются собственностью римской армии, — договорил за него Веспасиан, прежде чем его брат оскорбил бы кого-нибудь из присутствующих заявлением о том, что фракийские боги — ничто по сравнению с великим Митрой.

— Моя лошадь — собственность царицы, — вмешался Ситалк. — Думаю, Трифена не станет возражать, если я предложу для жертвоприношения свою лошадь.

Веспасиан имел на этот счет сомнения, однако понимая, чем грозит ему оскорбление фракийских богов, решил оставить свои сомнения при себе.

Похоже, Раскос остался доволен.

— Отлично, значит, договорились. Насколько я понимаю, вы везете с собой пленника?

С этими словами он посмотрел на Ротека, который связанный извивался на палубе между Магном и Артебудзом.

— Царица Трифена просила меня устроить для него отдельную камеру. Вы найдете ее на гребной палубе. Гейдрес отведет вас вниз. Ему и десяти его караульным поручена охрана пленника.

— Мы с Дренисом… займемся лошадью, — сказал Ситалк Веспасиану, когда тот повернулся, чтобы пойти за Гейдресом. Веспасиан кивнул в знак согласия. Сабин насмешливо фыркнул.

Они прошли за начальником караула по всему огромному судну, длина которого составляла никак не меньше пятидесяти шагов. Магн и Артебудз вдвоем тянули упирающегося жреца. Палуба с треском вздымалась под их ногами. Едва ли не ежесекундно со свистом налетал шквальный ветер, и тогда по судну как будто пробегала дрожь. К тому времени, когда они дошли до люка на носу судна, оба брата — и Веспасиан, и Сабин — уже ощутили приближение морской болезни. Когда же они открыли люк, чтобы по приставной лестнице спуститься на весельную палубу, в нос им тотчас ударила тошнотворная вонь мочи и дерьма.

— Похоже, господин, мы снова по уши в дерьме, — заметил Магн с верхней ступеньки лестницы, спуская вниз Артебудзу и Сабину упирающегося жреца.

Вскоре глаза Веспасиана привыкли к тусклому свету масляных ламп. Затем у него от удивления отвисла челюсть. Перед ним, цепями прикованные к своим веслам, спали несколько десятков гребцов. В отличие от римлян, фракийцы использовали в этой роли рабов.

— Как вам удается поддерживать дисциплину? — спросил он Гейдреса, сраженный наповал этим зрелищем. Фракиец пожал плечами.

— Они все до одного скованы по рукам и ногам, и не могут никуда бежать. К тому же им всем известно, что если они взбунтуются, так тотчас полетят за борт, а их место на веслах займут другие, которых мы про запас держим в трюме.

— Да, но если рабу нет смысла жить, ему нечего и терять. Именно поэтому мы в качестве гребцов используем вольноотпущенников. Им можно доверять. В трудные минуты на них можно положиться. Они всегда проявят мужество и не рискнут поднимать мятеж, ибо знают, что если останутся живы, то отслужив двадцать шесть лет, получат римское гражданство.

— Послушай, что ты пристал ко мне со своими вопросами? Я всего лишь моряк. У меня нет ответов на твои «почему» и «зачем». И мне совсем не жаль эту братию. Многие из них — это бывшие пираты, которые теперь сполна получают то, что когда-то предназначали другим.

— Да я не пристаю, — пробормотал Веспасиан, растерянно оглядываясь по сторонам. — Меня всего лишь беспокоит моя собственная безопасность. Как мне не опасаться за свою жизнь, если трюм набит теми, кому не дорога собственная жизнь?

— Теперь понятно, почему вы так и не стали морской державой, — заметил Сабин. — Вас больше волновало, чтобы рабы в трюме не взбунтовались, и потому были не в состоянии сосредоточить внимание на ходе сражения.

— Так уж у нас заведено, поэтому довольно вопросов. Пойдемте, камера вон там.

С этими словами Гейдрес открыл небольшую дверь и, пригнувшись, нырнул внутрь.

Веспасиан и Сабин последовали его примеру. Шагнув в низкую дверь, они оказались в темной вонючей каморке. При слабом свете луны, проникавшем сквозь решетку в потолке, Веспасиан различил железную клетку, примерно футов пять в высоту, длину и ширину.

— Давай его сюда, Магн. Артебудз, захвати масляную лампу, — велел он своим спутникам, пока Гейдрес возился с замком.

Благодаря тусклому свету лампы, Гейдрес сумел наконец вставить ключ в замок и распахнул дверь клетки. Внутри были приготовлены кандалы, прикованные к прутьям клетки тяжелыми цепями.

— Я сейчас выну у него изо рта кляп, — предупредил Веспасиан Магна и Артебудза, которые сжимали жреца мертвой хваткой. — Смотрите, чтобы он вас не укусил. Зубы у него острые.

С этими словам он вытащил изо рта Ротека кляп, вслед которому прямо ему в лицо полетел сгусток слюны. Веспасиан вытер лицо и кулаком ударил Ротека в живот. Жрец тотчас обмяк и уронил голову на грудь. Он лишь потому устоял на ногах, что Магн и Артебудз крепко держали его подмышки.

— А теперь послушай меня, ты, вонючий кусок дерьма! — прорычал Веспасиан. — Нам ничего не стоит облегчить себе жизнь и заковать тебя в цепи от твоей вонючей макушки до пят, что означало бы, что в один прекрасный день ты проснешься с дыркой в голове.

Жадно хватая ртом воздух, Ротек поднял голову. Его злобные глазки горели ненавистью. Он оскалился, обнажив спиленные, желтые зубы. Рот у него был кривой, губы срослись неправильно в том месте, где четыре года назад по ним полоснул меч Азиния.

— Мне без разницы, римлянин! — прошипел он. — Из вашей затеи ничего не выйдет. Никому из нас не доплыть до Рима. Вам — потому что вы все умрете во время плавания, мне — потому что мои боги живым перенесут меня во Фракию еще до того, как моя нога ступит на землю вашего проклятого города. Это я обещаю вам волею Збелтурдоса, чей гнев вы навлекли на себя, схватив меня. Его именем я проклинаю это плавание. Этому кораблю никогда не достичь Рима.