Без Без мамы, без детства, без тишины, без свободы, с полным набором без врезался в чудовищный лес жизни. И вот уже прошел его насквозь, стою с расстегнутой грудью — без… «Ты можешь из меня сделать поэта, Господи…»
Ты можешь из меня сделать поэта, Господи, только Ты и можешь, поэтому Тебя и прошу — окажи милость. Складывать стихи на старости лет для моей бедной растерянной души большая отрада: по строчкам стихотворений, как по тихой безлюдной лестнице, душа поднимется, я спущусь куда положено. Деконструкция Я иду домой. Ясная мысль. Ясное предложение. Я иду? Я? Иду? Домой? Но кто это я? Это он или это она? Это он или это я? Это просто слово «я» или в самом деле я, человек? А что значит иду? Быстро, медленно, на твердых ногах, на обеих ногах, на одной ноге с костылями? Охотно, неохотно? Туда, где меня ждут, туда, где меня убьют? Куда я иду? А где мой дом, раз я иду домой? Номер в гостинице, ставший мне домом три дня назад? Дом моего детства в Дондюшанах? Казарма Львовского военного училища имени Щорса? Нары в еврейском гетто, в Бершади, с которых не поднялись двенадцать из четырнадцати членов нашей семьи? Это был их последний дом. Сколько вопросов! Сколько неясного, темного! Но все идут, шагают, спешат, летят, чего только не делают в отсутствие ясности. Ясности в жизни очень мало, ясность подменяется привычками, надеждами, глупостью, у неясности много маскхалатов. Достаточно, чтобы было хотя бы чуть-чуть ясно, в самой малой степени, и нам уже кажется, что все ясно. Нам некогда ждать полного прояснения! Даже то, что жизнь короткая, многим не до конца ясно. Видно, а мы не видим, слышно, а мы не слышим, понятно, а мы не понимаем. Потому что наша задача – не ясность, наша задача – не правда, наша задача – не справедливость, наша задача – быть счастливыми, как угодно, где угодно, с кем угодно — быть счастливыми… Наша задача – быть! Евреи 1 Раз мы есть, несмотря на… на… на… на… значит, кто-то об этом позаботился, раз мы не забыли самих себя, значит, кому-то это важно, раз мы вернулись туда, откуда были изгнаны тысячи лет назад — значит, кто-то не уставал нас там ждать, раз нас ненавидят сегодня, как ненавидели во времена Авраама, значит, кому-то выгодно, чтобы ничего не менялось. Возможно, нас уже давно не существует, но мы настолько незаменимы на этом свете, что нас все время выдумывают. Существованье наше — самое убедительное доказательство существованья Всевышнего. 2 Пророки предупреждали: еврей должны быть готов в любую погоду перемещаться откуда угодно куда угодно, всегда оставаясь при этом на том же месте в списке Всевышнего. 3 Вы нас выделяете, а говорите, мы выделяемся, вы так настойчиво нас отмежевывали, отчеркивали, не смешивали с собой — в конце концов мы решили: это Господь выделил нас среди прочих. Сколько раз мы хотели стать вам родными, неизменно получая отказ. Теперь уже поздно: тысячелетия выточили нашу судьбу, мы – не народ, мы – камень. «Кости, помнившие, как их ломали…» Кости, помнившие, как их ломали, гневались, матерились, обзывали меня, страшно вспомнить, какими словами: «Предатель! Ничтожество!» Как объяснишь костям, что я должен был, вынужден был или молчать – или не жить. Кости, помнившие, как их ломали, никогда не поймут, никогда не простят. «Когда душа маленького мальчика…» Когда душа маленького мальчика, которого сожгли в Освенциме, решила не вернуться на небо, погибнуть с ним, Бог, узнав, жутко расстроился — первый раз со дня творения Божья душа отказалась от вечности. Опечаленный, Он удалился в свои чертоги — несколько дней никто не смел приблизиться к нему. «Что он там делает?» — спросил молоденький ангелочек у ангела-старика. «Наверное, молится». Бог молиться? Кому? Самому себе? «День угасает медленно, покорно…»
День угасает медленно, покорно, чтобы скрыть его последние трепыхания, ночь опускается на землю. За черным занавесом ночи, в окружении таксистов и проституток, испускает дух отработавший день. Ангелы вынимают из него душу, Всевышнему отправляют на суд, а тело на спецкладбище везут, там с первого дня творенья покоится умершее время |
