Памяти Олега Ефремова 1 После смерти, Олег, кто угодно может с тобой делать всё что угодно, одни говорят – ты был не совсем на высоте, на меньшей высоте, чем от тебя ждали, другие – ты был на недосягаемой высоте, на гораздо большей – чем от тебя ждали. О, эти, которые стоят с рулеткой в руках, отмеряют с точностью до миллиметра, кто недопрыгнул, кто перепрыгнул… Как их много, Олег, как они довольны результатами своих измерений, скушать готовы друг друга, но свой замер не позволят изменить ни на один миллиметр. Властью своей над ушедшими они пользуются умело, азартно, бесстыдно, с такой уверенностью в своем праве, что это не может не вызывать восхищения. 2 Ты уходишь все дальше, все дальше, а время твое возвращается, возвращается. Ты знавал очаровательных дам: Цензуру Никитичну, Цензуру Леонидовну, теперь у нас Цензура Владимировна. Опять востребован твой лукавый талант обращения с начальством, опять надо притворяться шутом или напиваться, чтоб не видеть выражения собственных трезвых глаз, слово «опять» от частых употреблений с каждым днем набухает, тяжелеет — вот-вот сорвется, упадет нам на голову. Ты уходишь все дальше, все дальше, а время твое возвращается, возвращается. Григорию Нерсесяну Настоящее захвачено прошлым и будущим. Спохватишься, закричишь: да это же оккупация! В настоящем хочу ощущать настоящее! Вон с пространства моего существования! Спины. Затылки. Молчание. Только большая беда возвращает нам настоящее в полном объеме, только боль не дает отвлекаться ни на прошлое, ни на будущее. «Последнего будущего не бойся…» Последнего будущего не бойся, в адские муки не верь, как лето переодевается в осень, так жизнь переодевается в смерть. «На старости лет…» На старости лет переехал в маленькую гостиницу на окраине моего воображения: тихо, солнечно, ласточки щебечут, когда захочу, дует ветер, когда захочу, идет дождь. «Мы верим в каждую эту секунду…» Мы верим в каждую эту секунду, что в следующую смерть нас не тронет — мы передаем себя, свою жизнь от одной верующей секунды другой верующей секунде — это наша непрерывная вера, отказаться от которой не может никто, даже самый завзятый атеист. Подлинный Бог не требует, чтобы ему верили, он знает: как вода не может не быть мокрой, так жизнь не может не быть верующей. «Дети должны приносить отцу огорчения…»
Дети должны приносить отцу огорчения, иначе какие они дети, чьи они дети? Осла? Верблюда? Отец должен перманентно приходить в ярость, покрываться холодным потом, его должен охватывать ужас. Иначе какой он отец, чей он отец? Манекенов? Кукол? Дети должны быть такими, чтобы отец каждый вечер, ложась спать, молил Всевышнего не дать ему утром проснуться. Тогда это дети, тогда это отец, тогда понятно, почему Бога мы зовем Отцом. МЕЖДУ Мы родом из середины — между, между началом и концом, между концом и бесконечностью, Всё, что нам кажется с краю, на самом деле – между, между между. Кому жаловаться, если даже детородные органы у мужчин и женщин Всевышний расположил между. Не ищите нас там или тут мы – между, между войной и опять войной и опять войной, мы дважды, трижды, стожды между, Не между добром и злом а между злом и адом, между плохо и никак — между между. «Пушка совести…» Пушка совести все время запаздывает, не успевает, выстрелит – а грех уже совершился. Пушку совести все время надо откуда-то приволочь, пригнать, ее никогда нет на месте, выстрелит – а грех уже совершился. Пушку совести я заставил безотлучно дежурить, высвободил для нее в голове нишу. Не помогает, спит на посту — проснется, бабахнет, а грех уже совершился. «В двух шагах от обид…» В двух шагах от обид, которых забыть не могу, стараюсь пройти, не задев. «Совсем отказаться душить друг друга?..» Совсем отказаться душить друг друга? Это невозможно, об этом не надо даже мечтать. Душите, только не обязательно до конца, душите, потом целуйте шею, которую сжимали железными пальцами. Это по-царски, по-русски! Недозадушенные обожают своих душителей. |
