«Безгрешный поэт…» Безгрешный поэт, чтоб написать бессмертные стихи, придумывает себе грехи, придумывает сражения, которые проиграл, женщин, которые ему изменяли, задает кощунственные вопросы: «Может ли Бог, поскольку он может всё, сотворить еще одного Бога?» — он готов обрушить на мир новый потоп ради трех гениальных строк. «Я боялся, что окажусь трусом, не посмею…»
Я боялся, что окажусь трусом, не посмею, страх оказаться ничтожеством научил меня смелости, мужеству. Один страх победил другой страх, моя душа знает, что такое война страхов. Страшный сон Мне приснился поезд. В этом поезде ночью куда-то уехал весь русский народ, включая одного еврея, меня. Огромная территория безлюдна, ни одной живой души, рельсы блестят, семафоры открыты, длинный-предлинный поезд мчится, вагонов столько – неизвестно сколько, куда держим путь, никто не знает. Куда-то. А когда русский народ отправляется неизвестно куда, население других стран начинает беспокоиться: «Может, они едут к нам, собираются у нас поселиться?» Надо, думаю, остановить поезд, пока не поздно, успокоить человечество. Но остановить не могу, дергаю стоп-краны – один, другой, — не останавливается. Представляете мое положение: русский народ едет неизвестно куда, весь мир охватила паника, а я не могу остановить поезд! А над Россией в это время идут густые тяжелые дожди, страна превращается в болото, потом в море, поезд превращается в корабль, и вот мы плывем по морю «Россия» и не знаем, что делать, куда пристать, и во всем этом виноват я — единственный еврей на этом корабле, Гельман Александр Исаакович. «Лом стоит на земле…» Лом стоит на земле — трещат кости, улицы, годы, все, оказалось, можно сломать. Трещины стали дорогами, по которым можно сбежать только в ад, больше некуда. «Если что-то тянется долго…» Если что-то тянется долго — даже если это война, даже если это рабство — невозможно не привыкнуть. Люди созданы Богом – привыкающими, правители этим пользуются, они заставляют нас привыкать к чему привыкать нельзя, а не привыкать невозможно, они превратили ужас в привычку: и для тех, кто его творит, и для тех, кто его терпит. «Мама приснилась…» Мама приснилась, сказала: «а я тебе здесь братика родила вместо погибшего в сорок втором Шаюни», сказала: «так что не бойся там умереть, тебя ждет здесь брат», сказала: «он растет, как я захочу — то быстрей, то медленней, когда бы ты ни прилетел к нам, ему будет ровно двадцать, ты будешь старый, он – молодой», сказала: «я ему о тебе рассказываю все, что помню; нарисовала твое лицо на ладони его правой руки, чтобы ангелы, с которыми он здоровается по утрам, почувствовали, какой ты у меня красивый», сказала: «не тяни, прилетай, вся семья будет в сборе, одного тебя не хватает». «Я опоздал…» Я опоздал, опоздал навсегда, как Россия. Опоздавшие навсегда, от невероятной свободы после полного отчаяния способны сотворить как великое добро, так и великое зло — с равным успехом. «Жуткий сон…» Жуткий сон: будто повесили Сталина, и веревку, на которой он был повешен, разрезали на миллионы кусочков и раздали каждому жителю России по кусочечку. И каждый из своего кусочка веревки сварил себе суп, и все хлебали из солдатских котелков этот суп, и все были счастливы. «Иди, не бойся страха…» Иди, не бойся страха, В России неизбывен страх, здесь надо овладеть искусством, не сокрушая страх в груди, проявлять отчаянную смелость, здесь мужество и страх родные братья, всё несовместное здесь совместимо. «Чтобы договориться…» Чтобы договориться не уничтожать друг друга, надо сначала о многом, многом, многом другом договориться, но этого много, много, так много, что у всех, кто за это берется, руки опускаются. «Тонкая политика для грубых целей…» Тонкая политика для грубых целей — какое упорство притворства! Нынче в России искусство политики значительно превосходит искусство искусства, народ-зритель околдован, ликует, целует следы на снегу от сапог властителей, готов на все ради ничего. |
