Наконец, он пересилил себя и погрузил голову в темноту. Тотчас же мокшане набросили на него коровью шкуру, чтобы ни один лучик света не проник во чрево дуба. Они обступили священное дерево, начали приплясывать и восхвалять Тума-шкая.

Кровь стекала по лбу Дениса в прелое нутро Эчке тума. Внутри дуба всё прогнило. На голову сыпалась труха с двухвостками, сороконожками и прочей малой живностью, но он терпел. Ближе к концу действа ему на спину упал с ветки увесистый чёрствый пирог, и он вздрогнул, не сразу поняв, что произошло.

Наконец, звуки вокруг утихли, и Варвара крикнула: «Всё! Отползай!»

Высунув голову из дупла, Денис увидел, что люди уже разошлись и с облегчением вздохнул: он решил, что сегодняшние моления закончились и его скоро повезут в деревню. Варвара подскочила к мужу и промыла ранку на его лбу хлебным вином из баклажки.

Празднества, однако, продолжились. Офтай рявкнул: «Цюкоронь ласьфтема!» – и в центр поляны выбежали два юноши. К одному из них подошла девушка и дала ему каравай. Он стремглав понёсся в лес. Другой бросился вдогонку.

Варвара сходила к бочке за священным напитком – для себя и для мужа. «Пей! Они долго носятся по лес. Второй парень отнимает хлеб. Если не отнимает, быть беде», – шепнула она на ухо Денису.

Когда они допили шкаень пуре, из-за берёз выбежал второй юноша с караваем в руках. «Уф!» – посмотрев на него, хором выдохнула поляна. Судя по исходу игры, печальные события не предвиделись.

Участники моляна собрали остывшую золу из-под казанов, завернули её в лопухи и отнесли в дупло священного дуба. Остатки жертвенного мяса они положили в берестяное ведро и повесили на ветку прибрежной ольхи: пусть Ведь-ава угостится.

Окончив ритуальные действия, жители деревни начали грузить в челны остывшие котлы и пустые ковши. В одну из лодок они посадили Дениса с женой.

– Опусти ногу в речку! – сказала Варвара. – Больную ногу, не здоровую.

– Зачем?

– Поверь мне. Я знаю. Я содай, а мама была оз-ава. Лечили мы всю деревню.

Она помогла Денису свесить ногу за борт лодки. Тот через кожу сапога почувствовал холод реки, полной донных родников.

– Вода какая студёная!

– Вот и хорошо! Терпи, Денясь!

Инжаня подошла к ним, одобрительно кивнула: «Соображаешь, Толга!» – и села в другую лодку. Тут же гребцы налегли на вёсла, и челны тихо поплыли на восток, вниз по течению.

Варвара открыла липовую баклажку с хлебным вином.

– Выпей ещё, Денясь! Побольше. Нам теперь нечего бояться. Запьёшь водой из реки.

Вскоре он слегка захмелел, боль в ноге ослабла, и его потянуло на размышления.

– Ты такая ядрёная и снеговая, – шепнул он на ухо жене. – Они же сухонькие, каржастенькие, смуглые. А ведь тоже мокшане!

Варвара засмеялась.

– Вярде Шкай вырубил меня из благородной липы. Их – из других дерев.

– У, какая кичливая! – засмеялся Денис. – Ты в это веришь?

– Так у нас говорили… в Лайме, в моей деревне… – Варвара вспомнила дом и заплакала: – Моей Лайме больше нет. Моей Лайме больше нет!

– Успокойся, Варя!

– Не Варя. Толга!

– Прости, Толга!

– Прощаю. Ты ж не нарочно.

– Чем твоя Лайме отличалась от этой деревни?

– Нас лес спасал. О нас никто не знал, токмо другие мокшет. Когда-то был свой азор23. Давно он жил, при Тюште. Даже имя забыли. Потом никто нами не правил. Сами всё решали. Эти же под татарами ходили – и ясак отдавали, и мурзу Булая кормили. Сейчас не кормят.

– Почему?

– Мурза давно мёртвый. На царскую службу пошёл, крестился. Родичи убили.

– За что?

– Измена вере. Сначала молился Аллаху, потом Святой Тройце. За то и убили. Земли его забрал себе белый оцязор, царь Михаил.

– А Тюштя – это кто такой?

– Тоже оцязор. Князь, но наш. Мокшень князь. Отец у него был Атям-шкай, бог грома. Мама – Лихтава, простая девка. Могучим воином был Тюштя. Труба у него была медная, громкая-громкая. Все мокшет её слышали. И ещё у него семь братьев были. Все звались Кудеяры. Злые они были, алчные и тупые. В лесу жили, всех путников грабили. Ни одна душа рядом не селилась. Оттого урочище и зовётся Бездушный куст. Братья надоели Тюште. Так надоели, что он обернулся сорокой и улетел. Так и перевелись у мокшет оцязоры, а разбойники остались.

– А кто хозяин земли, куда мы плывём?

– Был мурза Булай, а ныне нет там азора. Ничейная деревня, забытая. Она в дебрях лесных. Рузы не нашли её. Пока…

– В этой деревне Аллаху раньше молились? Как и Булай, их хозяин?

– Нет, – ответила Варвара. – Они почитали наших богов. Однако Булай запрещал люди в жертву убивать. Не стало его – опять взялись. Уж много лет как. Засуха была, потом полая вода. Бохаряпт залило… ну, погреба… Это Ведь-ава злилась, человека в жертву хотела. Так Инжаня сказала.

– Страсть какая! – невольно вскрикнул Денис.

– Совсем нет. Стать жертвой не страшно. Стать жертвой – это встретиться с богиней. С прекрасной богиней!

– Такая молодая, а столько знаешь! – улыбнулся жене Денис.

– Как не знать? В Лайме на пуромксе разное обсуждали. Я слушала. Стрельцы у Путилы всякое гутарили. Я впитывала…

– Пуромкс – это ещё что такое?

– Вся деревня идёт на поляну. Не молиться. Про дела гутарить. Что купить, что строить, когда сеять, как дальше жить… Инь-атю или оз-аву выбирать…

Лодка валко плыла на восток. Сомовьи омуты сменялись голавлиными перекатами, лесистые берега степными. Местами приходилось продираться через водную траву, и тогда гребец шуровал веслом, как шестом.

У Варвары была цепкая память, и она ничего не перепутала, рассказывая Денису о судьбе селений в нижнем течении Челновой. Их бывший владелец, татарский князь Булай, погиб пятнадцать лет назад. Наследники отказались переходить в православие. Земли у них были отняты и отошли великой инокине Марфе, матери царя Михаила Фёдоровича. Однако в глуши Челнавского леса оставались мордовские деревни, которые убереглись от взора Московской державы и воскрешали свои древние обычаи. В одну из них и плыли сейчас Денис с женой.

Чёлн вышел на ровное русло, в конце которого изгибалась излучина. На её крутом берегу высились корабельные сосны, а на пологом виднелись низенькие домишки без печных труб. Возле каждого сгрудились нешкопари – долблёные колодные ульи, крытые соломой и похожие на грибы высотой с человека. Хозяева привезли их на зимовку.

Варвара шепнула мужу:

– Это Вирь-атя.

– Почти Вирь-ава, – скривил лицо Денис, вспомнив спасшее его чудовище.

– Нет. Вирь-атя – это лесной старик.

– Леший? Они будут ему молиться?

– Нет! – засмеялась Варвара. – Так зовут эту деревню.

Не доплыв до излучины, лодка причалила к берегу. Варвара выбралась на твёрдую землю, чуть не оставив сапожки в вязком иле, и зашагала к дому сельского старосты.

Офтаю не повезло в жизни. Не дал ему Вярде Шкай сыновей. Обе его супруги давно умерли, а дочери вышли замуж и разошлись по новым домам. Старик же остался один в избе с тесовыми сенями, стоящей недалеко от Челновой.

Дочери с зятьями, конечно, навещали когда-то строгого главу семейства, приносили мясо, крупу, брагу и молоко, помогали по хозяйству. Впрочем, хозяйства у деда почти не было: с десяток кур, старый петух, не всегда поющий по утрам, и коза Шуня – вот и всё.

Заглядывали к нему и другие односельчане, но редко, перед праздниками. Все знали, что сельским старостой он был лишь в силу обычая и возраста.

Нет, Офтай кое-что ещё мог. Например, звучно гаркнуть на керемети или подставить ветру свою длинную бороду, чтобы та эффектно развевалась. Он выглядел внушительно, мог произвести впечатление на гостей из других весей. Однако заправлял в деревне не он, а Инжаня. По любому серьёзному вопросу надо было идти к ней.

Между праздниками и сходами старик чувствовал себя одиноко, потому обрадовался Денису и его жене.