Не знаю, сколько времени так прошло, но уже стало светать, когда мы, преодолев болото, выскочили на большую лесную прогалину.

— Привал! — скомандовал я, и сел на ствол поваленного дерева.

— Ох! — простонала Настасья и тяжело плюхнулась рядом.

— А теперь рассказывай! — велел я строго.

История Настасьи оказалась банальней, чем коровья лепёха. Пятая дочь в многодетной семье, забитая глухая деревушка, замученные от бесконечной полевой работы родители. В перспективе ей светило лишь раннее принудительное замужество, такая же беспросветная деревенская жизнь и скука.

Да, да. Именно скука и стала основной причиной, почему Настасья повелась на сладкие рассказы сектантских агитаторов о новой жизни и ушла с ними из дома. Сначала ходила по сёлам, помогала раздавать листовки и прокламации. Затем, когда чуть подучила основные тезисы — полноценно агитировала. А однажды на большой сходке, где был сам основатель — Епифан, который отметил красоту девушки и сметливость, она стала его второй любовницей под именем Саламея-мироносица.

Ну вот, пожалуй, и всё.

— Мда, — сказал я (а что ещё тут говорить?). — А бежать почему от Епифана решила?

— Страшный он человек, — опустила голову Настасья, — иногда я думаю, что и не человек он вовсе.

— Ты ещё скажи, что веришь в его божественную природу, — хмыкнул я. — Что сам Мессия спустился с неба и принёс вам Истинное Слово.

— В божественную не верю, — покачала головой девушка и внимательно посмотрела на меня, — а вот то, что душу свою он продал кому не надо — это точно.

Я улыбнулся.

— Я серьёзно! — вспыхнула Настасья. — он умеет людей к себе как-то привязывать, понимаешь? И они потом делают всё, что он захочет!

— А ты?

— И я поначалу делала, — плечи Настасьи опять поникли, — а потом перестала. Ну, то есть я делала вид, что всё делаю, а на самом деле перестала.

— Так он волшебник? — мой скепсис над суеверным ужасом этой необразованной сектантки ещё больше увеличился.

— Не волшебник! Я в сказки не верю, не думай! И не надо смеяться! — огрызнулась Настасья, — но иногда проводит тайный божественный обряд и люди становятся его цепными псами.

— И над тобой проводил?

— Да, он стоял сзади меня и слова какие-то говорил, — поёжилась Настасья, — от этих слов очень холодно стало. А потом я ничего не помню. Очнулась — день уже был. И с тех пор больше всего на свете мне хотелось угодить своему Учителю.

— Так, может, ты в него просто влюбилась?

— Нет, точно не влюбилась, — поёжилась Настасья, — ты понимаешь, я уже была не Настасья.

— А сейчас что изменилось?

— В церковь я ходила, — хрипло пробормотала Настасья, — там сбоку вход есть, и он не заколочен. Я дверь открыла и вошла. А там Матерь божья, на иконе, смотрит на меня, а глаза такие грустные-грустные. И так мне стыдно стало, что я на колени перед нею бросилась и молилась, молилась там. А после этого у меня словно глаза открылись.

— А в церковь зачем пошла? Епифан ваш вроде не поощряет?

— Не поощряет, — вздохнула Настасья и понурилась, — но там маслице лампадное после того, как батюшку выгнали, оставалось. Хотела себе отлить.

— Ну пошли, что ли? — предложил я, а то отдых наш грозил затянуться надолго, а вдруг Епифан погоню отправил?

И мы отправились дальше.

Дождь всё не прекращался. С тех пор, как мы вышли из дома, где жили сектантки, он всё моросил, моросил, периодически приостанавливался, а потом опять моросил. Одежда, хоть и была плотной, но вся давно пропиталась холодной влагой и сейчас неприятно липла к телу, влага стекала с шапки на лоб, заливала глаза. Под ногами противно чавкало, хоть мы шли по лесу, но сухой мох давно превратился в напитанную болотной жижей губку, мокрые ветки елей и осин противно хлестали по лицу. В общем, прогулочка вышла так себе.

Я уже сто, нет тысячу раз успел пожалеть о том, что так глупо подставился.

Когда болотистая местность постепенно перешла в относительно сухой сосновый лес и идти стало чуть легче, я спросил:

— Так а что творил Епифан этот?

— Ой, да много чего! — отмахнулась Настасья и поправила выбившуюся мокрую прядь из-под платка. — Мог человека даже приказать убить. А так-то дома у них забирал, деньги, всё, что было, селяне ему несли. Девок самых красивых отбирал себе.

— С девками, это он неплохо придумал, — завистливо прокомментировал Енох, который неожиданно появился и сейчас с интересом прислушивался к разговору.

— Так вы же у него с Акулиной были, или как? — просил я, не обращая внимания на сарказм призрака.

— Мы с Акулиной у него да, постоянно были, — зло усмехнулась Настасья, — а девок этих он к себе перед свадьбой на всю ночь приводил. Чтобы, значит, проверить, готовы ли они к таинству священного брака.

— Право первой ночи, — пробормотал я.

— Гарем у него был, — опять влез Енох и добавил, — спроси её, как женихи на это реагировали? Любопытно же!

— Можно и так сказать, — вздохнула Настасья.

— А что девки? — по просьбе Еноха спросил я.

— Ой, девки ещё и рады были. Сам Великий Учитель их проверяет.

— А родители? Женихи?

— Я же говорю, они все у него как цепные псы. Он скажет, кожу живьем с себя срезать и сожрать — так они сделают. Ещё и улыбаться будут!

— Может, гипноз? — предположил Моня, который тоже появился рядом.

— Ну, думаю, недолго ему корольком у вас там быть, — сказал я, — сегодня Гудков разберётся и шороху там наведёт.

— Ничего он не наведёт, — скривилась Настасья, — знаешь сколько таких разбирателей было? И где они все?

— Гудков наведёт, — я был полон оптимизма. — ты его просто не знаешь!

— Да что он против всех прихожан сделает⁈

— Так он же не один! — возразил я, — там парней, если не считать Гришку, ещё четверо, и трое наших девчонок, они тоже боевые. Плюс комсомольцы местные. Ещё и следователь приедет с города.

— Комсомольцы эти давно под Епифаном все ходят, — вздохнула Настасья, — просто сами не знают об этом.

— Ага! Так я и поверил! То-то они нам сразу все секреты взяли и порассказывали! — хмыкнул я.

— Если порассказывали, значит это Епифану так надо было! — упёрлась Настасья.

— А девка-то с перчинкой! — одобрительно причмокнул Енох.

— Не то, что твоя Изабелла, — поддержал его одноглазый Моня.

— Кроме того, Епифан говорил, что твои агитбригадовцы все под ним уже. Привязал он их к себе, — Настасья так резко остановилась, что я чуть не налетел на неё.

— В каком смысле? — не понял я.

— Ну я же тебе рассказывала. Он умеет. Какое-то тайное знание у него есть. Да и следователь не приедет. Он тоже его человек.

Мда. Час от часу не легче.

— А к Софронию тебе зачем?

— Боюсь я Епифана. Он почти полгубернии под себя взял. Ты даже не представляешь, что тут творится! А Софроний под его чары не попадает. Он святой человек. Я хочу, чтобы он посмотрел. Вдруг у меня ещё это осталось и потом обратно всё вернётся. А я не хочу обратно к Епифану.

— А потом?

— Не знаю, — вздохнула Настасья, — в родное село мне дороги нету, в других сёлах Епифан следит. Или его псы.

— Ладно, пошли к Софронию, потом подумаем, — махнул рукой я и мы зашагали дальше.

Наконец, мы вышли к краю болотины.

— Где-то здесь, — неуверенно сказала Настасья, оглядываясь по сторонам, — местность я не узнаю, но должно быть где-то здесь.

— Ты тут уже бывала? — задал я закономерный вопрос, который должен был задать ещё в начале нашего пути.

— Да, в детстве, — ответила девушка, — мамка ходила к Софронию, нужно было с Ильки перепуг выкачать. Наши ворожки не смогли. А как раз батя опять запил, так она меня с собой взяла, чтобы я помогала торбу с подарками нести.

Мы спустились к обширному болоту. Вдали, за болотом и полями, виднелось небольшое село. Доносился еле ощутимый запах дыма из печей, изредка слышался лай собак и крик петухов.

Болото мы обошли по широкой дуге (и то я один раз чуть не провалился, хорошо успел за осинку ухватиться). Кстати, Настасья чувствовала себя вполне нормально — прыгала козой по кочкам и даже сапоги не намочила.