Но обошлось.

В доме Настасьи и Акулины горел свет. Я торопливо вошел в дом.

— А вот и наш дорогой гость! — за столом сидел Епифан и смотрел на меня.

— И какое у тебя дело может быть к Софронию? — лениво процедил Епифан.

Он восседал за накрытым сытным ужином столом, а рядом суетились Настасья и Акулина, подкладывая ему лучшие куски. Или же лучше говорить сестра Мария Магдалина и сестра Саламея-мироносица? Как бы там ни было, но они носились вокруг него, словно курицы-наседки. Разве что не кудахтали.

— Я, кажется, вопрос задал, — протянул Епифан, рассматривая меня с вялой небрежностью.

Я развёл руками и сказал:

— А как это вам удалось удрать? В окно прыгали или через подпол ползли?

Епифан побагровел, но усилием воли взял себя в руки:

— Там дверь была во двор, — с деланным спокойствием ответил он, — когда ваше дурачьё с Митрофаном болтать начало, я вышел.

— Бросили Митрофана, значит? — поддел я.

— Да зачем бросил, — ухмыльнулся Епифан, — оставил заместо живца.

— Он в холодной сидит, — покачал головой я, — утром следователь приедет, разбираться будет.

Я перевёл взгляд на сектанток, которые копошились у стала и делали вид, что меня здесь нет:

— Значит, решили таки остаться в селе?

Акулина промолчала, а Настасья фыркнула.

Кстати, в залитой светом горнице я, наконец, рассмотрел их нормально. Акулина была пухлощёкая и голубоглазая, чуть курносая правда, но это её не портило, с толстой пшеничной косой, Настасья — черноокой смуглянкой с румянцем на всю щеку. Цвет волос под платком я не разглядел. Но по логике она должна была быть брюнеткой. Красивые. Епифану во вкусе не откажешь.

— Так что с Софроном? — повторил Епифан.

— Зря, девчата, вы не уехали, — продолжал разговаривать с сектантками я, игнорируя Епифана. Да, я понимал, что его это выбешивает, но не хотел оставлять инициативу ему.

Он это понял и заорал:

— Я к тебе обращаюсь!

— Поздно уже, — зевнул я и сказал сектанткам, — пойду тогда домой, раз так.

Девушки промолчали, я развернулся, чтобы выйти, и уперся взглядом на двух здоровых мордатых сектантов, которые, как оказалось, стояли у меня всё это время за спиной. А я и не заметил.

— Не пойдёшь, — ехидно сказал Епифан. — И на вопрос ответишь. Если не хочешь без зубов остаться.

— А как же не ударь ближнего своего? — безбожно перевирая заповедь, развернулся я опять к Епифану.

— У нас свои законы и заповеди! — отмахнулся тот.

— Например гарем? — опять не удержался я, за что получил ощутимый тычок в спину.

— Это божественная миссия! — важно заявил Епифан, а я еле удержался, чтобы не рассмеяться.

Удар в спину был таким, что я полетел на пол, аж дух вышибло.

— Повторить вопрос? — Епифан принял из рук Настасьи кувшин с чем-то и надолго припал к нему.

— Нарываешься, — зло процедил я, ситуация стремительно выходила из-под контроля.

— Нарываюсь, — Епифан поставил кувшин на стол и отломил кусок запечённого гуся. — А вот ты до утра не доживёшь. Так что там с Софронием?

— С каким Софронием? — сделал удивлённый вид я.

— К которому ты хотел попасть с ними, — Епифан указал на Акулину куском гуся.

— Я не хотел с ними, — пожал плечами я, хоть и трудно это было изобразить на полу, — шел по селу спать в школу, меня окликнули эти две девушки, начали плакать, сказали, что идут к Софронию, попросили пойти с ними, потому что одним через лес боязно. Я согласился. Не привык бросать людей в беде. Тем более, женщин. Не по-христиански это.

— Он сказал, что весточка у него от отца Демьяна к Софронию, — наябедничала Настасья и бросила на меня злорадный взгляд.

Мда. Выслуживается, коза. А ведь всё равно всегда будет лишь на вторых ролях. Ну не любят мужики таких инициативных. Вон глуповатая и менее красивая Акулина у него в чине Марии-Магдалины, а Настасья — всего лишь Саломея-мироносица. Да и Гришка Караулов к Акулине ходил, а к Настасье всего лишь тщедушный Зёзик.

Словно почувствовав, что я думаю о ней, Настасья ехидно добавила:

— И это он нас подбивал убегать отсюда!

Вот корова. У меня даже слов не было. Я им жизнь спасал, а в результате вот она, благодарность.

Блин, я мог бы сейчас сказать всего два слова, о Зёзике и Гришке, как они епифановский огород перепахали, и капец бы было и Настасье, и Акулине. Причём очень большой капец. Но не стал. Дуры — они и в Африке дуры. Ну скажу я, и что из этого? Моя судьба от этого легче не станет, а вот они стопроцентно пострадают. А то что дуры они — ну так здесь ничего и не сделаешь.

Чёрт с вами, — подумал я и ничего отвечать не стал.

— А ну-ка, Пантелеймон, глянь-ка в торбе у него, что там за весточка Софронию?

Один из мордоворотов отобрал у меня торбу и просто вывалил всё на пол.

— И где тут весточка? — Епифан подошел и пнул ногой моё барахло, он рассматривал пару учебников (по математике и географии за восьмой класс), запасную рубаху и две куклы с явным недоумением. — А куклы тебе зачем?

— По маршруту гастролей агитбригады село Большие Стога, там у Степановны внучки живут. Дочка её туда замуж вышла. Просила передать.

— Что за Степановна? — не понял Епифан.

— Хозяйка дома, где я угол снимал, — ответил я и Епифан потерял интерес к моему барахлу.

— Про Софрония, значит, ничего сказать не хочешь? — с какой-то весёлой злостью спросил он.

— Не знаю его, — опять повторил я, за что получил увесистую плюху (аж зубы щелкнули) от второго мордоворота. Счёт к сектантам всё больше рос и увеличивался.

— В погреб его! — велел мордоворотам Епифан, — пусть посидит, подумает, проветрится.

— Утром следователь вас не похвалит за это! — выпалил я, и очередная затрещина выбила искры из глаз.

— Следователь тоже наш человек, — ухмыльнулся Епифан, — так что не беспокойся о нём. О себе лучше подумай. Молиться умеешь?

Я дёрнул головой.

— Мда, что от вас, от безбожников, взять, — вздохнул Епифан и добавил с притворным сожалением, — ладно, не переживай, парень, я панихиду по тебе отслужу самую наилучшую.

И заржал, козёл, обидным голосом.

А меня мордовороты поволокли в подвал.

Я сперва думал, что потянут к сельсовету, там же холодная — специальное полуподвальное помещение, где удерживались нарушители спокойствия Яриковых выселок до приезда городских властей. Но нет, меня бросили в подвал прямо тут, во дворе дома, где обитал гарем Епифана. А жаль, так хоть была надежда, что по дороге или сбегу, или орать буду.

Я полетел вниз, посчитав своими боками все ступеньки. Хорошо, подвал не глубокий был. Так что отделался парой синяков и ссадин.

Тут было темно, словно в склепе. Хотя с другой стороны — подвал от склепа отличается только содержимым. Медленно я поднялся на подрагивающие после падения ноги, стараясь не стонать. Пощупал рёбра, колено, которым ударился. Вроде сильных ушибов нет.

И то ладно.

Итак, сижу в каком-то подвале у сектантов, в какой-то глухой деревушке, среди лесов. И никто никогда не узнает, где меня искать и куда я девался.

Зашибись перспектива.

Своим агитбригадовцам я оставил записку, где написал, что встретил родственника по отцу и еду с ним к нему домой, хочу расспросить его деда, отчего умер мой отец. И вернусь примерно через неделю. Маршрут агитбригады знаю, так что присоединюсь по дороге. Зарплату за время моего отсутствия прошу перечислить на поточные нужды агитбригады.

Конечно причина слегка корявенькая, но я надеялся, что Гудков не станет поднимать бучу, чтобы не возвращать деньги за моё патронирование, а по возвращению думал выставить им стол с выпивкой, так что всё бы обошлось. Ну или, в крайнем случае, ограничилось бы порицанием в устной форме.

А теперь я сижу в подвале и меня раньше, чем через неделю, не хватятся.

Мда, ситуация.

В животе заурчало. Я сегодня весь день туда-сюда пробегал, не ел вообще ничего. Только наблюдал разносолы в домах председателя сельсовета и Епифана.