Но мысли свои я оставил при себе. Внешне спокойно, я ответил Ваньке:

— Если ты, Иван, помнишь, я подготовил номер. Но вы же сами его забанили. У вас был свой, получше, как вы считали. Вот вам и результат. А если бы выступил я — как минимум второе место было бы у нас в кармане.

— Задним умом все похваляться умеют, — выдал народную мудрость Виктор, — а ты теперь докажи, что ты не специально всё это подстроил! А пока не докажешь — будем считать вот так!

— Нет, не годится, — скептически покачал головой я, — давай сперва ты докажи, что ты не специально мой номер забанил, чтобы наша бригада проиграла и на меня потом всё повесить! Вот когда докажешь — тогда и я отвечать буду! Не раньше!

— Ну ты посмотри на него, какой наглый стал! — психанула Смена, — раньше таким не был!

— Каким таким? — спросил я.

— Таким как сейчас!

— А какой я сейчас?

— Хватит ругаться! — рявкнул Виктор. — Ты хочешь сказать, Капустин, что ведёшь правильный образ жизни трудового советского человека, а не лодыря и тунеядца?

— Конечно, — широко улыбнулся я, — а какие могут быть сомнения?

Ответ я не расслышал — мимо нас проехал трамвайчик и остановился почти рядом. Из него хлынула толпа. Мы чуть посторонились, чтобы не толкаться.

И тут из трамвайчика выпрыгнула Изабелла. Она была чудо как хороша: точёную фигурку ладно облегало скроенное по последней моде платье, туфельки были лакированные, с огромными, по нынешней моде, декоративными пряжками.

Она поправила легкомысленный локон и вдруг увидела меня, в окружении воспитанников трудовой школы.

— Генна-ааша-а-а! — по обыкновению капризно растягивая слова, проворковала Изабелла, — дорогой, как же я рада тебя видеть! Но я сейчас сильно опаздываю. Давай вечером в новый ресторан сходим? Или лучше в кафешатан как обычно?

И тут она, словно только что заметив генкиных однокашников, кокетливо сказала:

— Ой, Генна-ааша-а-а, а это твои знакомые, такие мальчики смешные? А девочка ничего так, только причёску такую сейчас уже давно не носят, даже бабушки. Ну ладно, мой сладки-и-ий, люблю-целую!

Она смачно чмокнула меня в губы и торопливо упорхнула прочь.

Вытирая тыльной стороной ладони губную помаду, я повернулся к ребятам: на меня смотрели ошеломлённые глаза Виктора и Ваньки и разъярённые — Смены.

Людей надо любить! Мне кажется, когда этот тезис был провозглашен, товарищ Шопэнгауэр был то ли сильно пьян, то ли слегка не в себе, то ли никогда вообще не видел людей. Во всяком случае на данный момент я был с ним категорически не согласен. Смена, Виктор и Ванька стояли и смотрели на меня с таким видом, словно я — ветвистоусая дафния после линьки, а я вообще не представлял, что им ответить. Хотелось просто послать их и уйти по своим делам, но как представлю, что тогда начнется…

Эх, не хватает мне сейчас Мони! Было бы просто отлично, если бы все трое внезапно вспомнили о не выключенных примусах.

— Капустин, — мою фамилию Смена произнесла с таким презрением, как будто выплюнула. — Это разврат вообще-то!

— Вот ты и попался! — с каким-то непонятным для меня злорадным удовлетворением произнёс Виктор, — не знаю, что ты теперь будешь на СТК говорить, но так просто выкрутиться уже не выйдет!

А Ванька просто посмотрел на меня презрительно и поджал губы.

Повисло молчание.

— Ну что, идём? — первой не выдержала Смена.

— Куда? — спросил я.

— Как куда? В школу, на СТК тебя пропесочивать будем, — злорадно хмыкнула Смена.

— Я не могу, у меня репетиция, — попытался спрыгнуть я.

— Ага, видели мы твою репетицию, — нараспев язвительно произнёс Ванька, — ловкач, нечего сказать!

— И что же вы видели? — прищурился я, меня уже эти детские обиды начали подбешивать, — моя коллега поздоровалась и пригласила в ресторан? Так мы там петь будем. У меня боязнь публики, и они меня таким образом приучают к сольным выступлениям. Метод такой, театральный…

— А в губы…? — с ненавистью скривилась Смена и аж сплюнула, — тоже метод такой, да, Капустин?

— Ну артисты — народ творческий и открытый, — пояснил я, — у них в богемной среде так нынче принято. И целоваться, и обниматься. Мне её что — отталкивать надо было, раз Смена ревнует?

— Да ты! — вскинулась Смена, щеки её пошли красными пятнами.

— Так! Хватит ругани! — остановил начинающуюся перепалку Виктор, — то, что Капустин врёт — это и ежу понятно, но мы должны проверить даже заведомую ложь. Как комсомольцы! Поэтому давайте сейчас пойдём вместе с Капустиным и полюбуемся как он там «репетировать» собрался.

Деваться некуда и мы пошли.

Сегодня агитбригада давала так называемую «открытую репетицию», когда артисты уже в костюмах, в гриме, полностью исполняли все номера на сцене. Зрители на таких репетициях обязательно были. Но были они специфические — как правило, студенты, школьники, представители профсоюзов, молодожены и члены Союза воинствующих безбожников. Секрет был прост, за посещения открытой репетиции билеты были в два раза дешевле. Поэтому приобщённый к пролетарскому искусству народ экономил, как мог.

— Репетиция, говоришь? — презрительно скривился Виктор, когда мы вошли в зал и он увидел сцену и массу зрителей, — и здесь на вранье тебя поймали, Капустин.

— Будем продолжать демагогию или пойдём? — мрачно буркнул я, уши мои горели, но я ещё на что-то надеялся.

Мы прошествовали мимо сцены за кулисы. Я мельком глянул — прямо посреди сцены сидела на полу и с надрывом пела широко известный романс про две гитары Нюра:

— Эх, раз, да ещё раз…

Петь сидя ей было крайне неудобно, но тем не менее, она продолжала голосить.

— Пошли давай, — подтолкнул меня в спину Ванька.

Мы зашли за кулисы, и Виктор едко спросил:

— Ну и где твоя репетиция?

В этот момент Нюра закончила петь и зал взорвался аплодисментами.

Я ещё даже ответить не успел, как Нюра выскочила за кулисы. Увидев меня, она спросила:

— Генка! Где? Где этот гад Караулов⁈ Ты не видел⁈

— Нюра что такое? — спросил я.

— Ты представляешь он мне стул не принёс! Пришлось всю песню сидя на полу петь! — возмущенно выпалила Нюра и добавила, — поскорей бы уже ты, Генка к нам возвращался. У тебя всегда всё в порядке было. Не то, что у этого бессовестного Караулова! А недавно он нам еще и освещение вырубил! Ты представляешь⁈ Прямо посреди номера! Мы с Люсей как раз фигуру аэроплана делали и тут — бац, и нету света! Хорошо, Гудков догадался антракт объявить. Потом оказалось — Гришка, гад, уснул на пульте.

И тут Нюра обратила внимание на притихших ребят и спросила:

— А это твои такие интересные ребята, да, Генка? Из трудовой школы? Но ты же знаешь, что посторонним вход за кулисы запрещен. Вот увидит Гудков — ругаться будет. Лучше уведи их поскорее отсюда.

— Знаю, — вздохнул я и осуждающе посмотрел на Виктора.

Тот сделал вид что он вообще не при делах.

Но Нюра была на взводе и не могла остановиться, раз хоть кто-то её слушает:

— Но это ещё ничего, а вот Зёзик в прошлый четверг грудь потерял перед выходом!

— В смысле грудь? — не понял я.

— Представляешь, за полсекунды до выхода у него петелька лопнула, на которой муляж груди крепился. Пришлось Жоржа на сцену жонглировать вытолкнуть. Но ничего. Выкрутились как-то. Никто и не заметил. Так что мы тут тебя уже ой как ждём, Генка. Ты когда уже к нам?

— Да я на репетицию пришел… — начал объяснять я.

— Я знаю, что на репетицию, Гудков говорил, что у тебя в понедельник аптека. У тебя только через час будет, когда Зёзик освободится. Ты насовсем уже когда к нам?

— Ещё учёба идёт…

— Давай уже, закругляйся со своей учёбой! — взъерошила мне волосы на голове Нюра и заявила, — все тебя уже так ждут, ты даже не представляешь, как! Особенно Гришка! И к Зёзику загляни прямо сейчас, а то я слышала, что Зубатов говорил, если тебя не будет, то он с Зёзиком будет марш репетировать.