К вечеру расположились в глубоком овраге, заросшем густым кустарником и высокими деревьями с тонкими стволами, увитыми лианами и ползучими растениями. Пахло прелью, сыростью, найти сухое место оказалось делом нелёгким.

– Если ещё раз обмочишься, сеньорита, будешь бита! – со смешком прогово­рил Алесио, помогая снимать сеньориту с седла. – Пойдёшь обмоешься, и чтоб от тебя не воняло. – И он сально хлопнул девушку по ягодице.

Ручей, протекавший по дну оврага, был узкий, с холодной водой.

Габриэла едва могла передвигаться на болевших ногах. Всё тело было ра­збито, болело, ныло, просило мягкой постели, хрустящих простыней. А тут та­кой позор, ужас! Её просьбы остановиться и оправиться не имели успеха. И теперь она вся мокрая, вонючая, должна сама всё выстирать, высушить, а тут ещё этот мулат со своими грязными лапами, нахально ощупывает её трепещущее тело, тело предназначенное для благородного мужчины. Для благородного?

Она вспомнила вялые протесты дона Атилио, его смиренные слова. Но и у неё быстро пропала охота выставлять свои требования и просьбы. Эти люди её не поймут. Но что они задумали? Неужели только выкуп их интересует?

Все эти мысли трепетной волной проносились в её мозгу. Она пыталась, но не находила объяснения столь внезапному изменению её судьбы. Какой злой рок опустил её в эту грязную зловонную яму, когда она чувствовала се­бя такой счастливой, в безопасности, окружённой любовью и уважением.

Она неумело пыталась отстирать платье, кружевные панталоны, уже здорово потерявшие свою белизну и былую свежесть. Она боязливо озиралась, всё ожи­дая этого ужасного мулата с его отвратительными губами и похабной усмеш­кой. Но никто не тревожил её одиночество. Только близкие голоса доносили до девушки обрывки разговора ни о чём.

Она долго обнюхивала выстиранное платье, панталоны, полностью избавить­ся от отвратительного запаха она не смогла, и страх опять охватил её. Она в отчаянии села прямо на жирную землю, слёзы заструились из глаз.

Мысли о побеге даже не приходили ей в голову. Куда бежать, когда она и понятия нанимала о направлениях. А ноги уже сейчас побаливают, а прошла она всего-то пятьдесят шагов по земле. Где её туфли? Да и чем они могли бы ей помочь в таком лабиринте троп, каменистой земли и кучах упавших де­ревьев, сучьев, переплетённых ползучими растениями с колючками и шипами.

– Эй! Сеньорита! – Голос мулата подбросил Габриэлу с места. Она замета­лась, собираясь одеться. – Где ты задевалась? Иди сюда, крошка! Ты уже иску­палась или нет? Поторопись!

Она торопливо ещё раз оплескала себя, надела холодное мокрое платье н поспешила к костру, мечтая о мягкой постели и вкусном ужине.

Алесио придирчиво оглядел девушку.

– Думаю, у тебя хватило ума не думать о побеге? Молодец, – похвалил он, заметив её скромный кивок. – Садись и поешь. Это не то, к чему привыкла, но другого нет и не будет.

– Я не могу есть, – тихо ответила Габриэла. – Слишком устала, и аппетита совсем нет.

– Твоё дело, крошка! Больше предлагать не буду, – и с этими словами мулат разломил лепёшку на три части и передал товарищам.

– Надо укладываться, – распорядился Ариас. – Па, посмотри, как связан дон, а ты Ал, присмотри за сеньоритой.

Мулат гоготнул довольно, перекатился к Габриэле, запустил руку под по­дол. Она взвизгнула, отскочила, но тот придержал её за голую ногу.

– Погоди, крошка! Не думаешь ли ты, что сумеешь сберечь себя до самой смерти? А ведь ты предназначена для этого, – он полез лапать её под подолом.

– Пусти, свинья, подонок! Помогите!

Серия звонких пощёчин прервала её крик. Она затряслась в рыданиях, а Ариас строго, но тихо проговорил:

– Оставь её, Ал! Хозяину это не понравится. А он шутить не любит.

– Ладно, крошка! Я подожду. Мне не к спеху. А вот связать тебя придётся.

Он старательно связал ей руки тонкой верёвкой, конец которой привязал к стволу тонкого дерева. Свободным концом плотно обмотал ноги, не упустив возможность пропустить руку между ног. При этом он довольно скалился, гоготал, посматривал в сторону лежащего дона Атилио, который уже был связан и ворочался, скрипел зубами, но молчал.

Деревня была в сонном оцепенении, жара всех загнала по хижинам. Лишь собаки встретили Хуана ленивым лаем, подняв усталых крестьян с жёстких по­стелей.

Староста деревни встретил юношу на пороге своей хижины вопросительным взглядом. Хуан слез с мула, поприветствовал хозяина, вошёл в тень соломенного на­веса, выпил воды, огляделся.

– Что скажешь, хозяин? – спросил Хуан, видя, что метис молчит.

– Я жду ваших слов, сеньор, – ответил метис, выпустил струйку дыма изо рта и опять настороженно ждал.

– Я тороплюсь, сеньор, – молвил Хуан, не желая попусту тратить время. – Хо­тел бы ускорить отправку скота в условленное место. Это возможно?

– Деньги у вас есть, сеньор? – несмело спросил метис.

– Я не нарушаю своего слова, староста. Как договаривались. Только свиней брать не буду. Они очень медлительны в перегоне. Овец, коз, мулов, ослов и коров могу взять, сколько предложишь.

– Когда сеньор хочет уходить?

– Чем скорей, тем лучше. Лучше всего завтра. На рассвете. – Хуан пытли­во смотрел в морщинистое лицо метиса.

– Трудное дело, сеньор, можем не успеть.

– Набавлю по два мараведи за голову, хозяин. Поторопилюдей и направь погонщиков. И мне необходим один парень, надёжный, молчаливый и преданный. Плачу хорошо. В обиде не будете.

– Я попробую, сеньор. Идите в дом, жена накормит вас.

– Нет, хозяин. Я хотел бы вначале искупаться в речке. Пыль на мне, пот! А хозяйка пусть приготовит что-нибудь перекусить. Я скоро. Прими мула.

Хозяйский сын с готовностью занялся животным. Хуан спустился к воде и с наслаждением разделся, не заботясь о том, что его могут видеть.

Он жадно поел кукурузную кашу с горкой трав и варёной морковки, припра­вленной жгучим перцем, парой больших помидоров и мелких плодов, похожих на сливы, но с более плотной мякотью. Пара бананов дополнили его обед.

Под деревом уже сидели старейшины, ожидая переговоров.

Хуан не хотел сильно давить на селян. Торговался лишь для вида. И поч­ти во всём уступил метисам. Они были довольны, пытались скрыть, но блеск се­ребра не смог сдержать их оживление.

Староста тщательно и медленно пересчитал монеты, посмотрел на старей­шин с видимым удовольствием. Те ответили согласными кивками.

Староста, его звали Элеутерио, вытолкнул вперёд юношу лет девятнадцати с широкими бронзовыми скулами, узкими, слегка прикрытыми глазами и гладкими черными волосами под грязной выцветшей лентой домашней вязки.

– Это мой племянник, сеньор. Его зовут Лало. Можете им располагать полностью.

Хуан протянул руку юноше, тот смутился, но ответил. Они обменялись рукопожатиями, Хуан сказал коротко:

– Будешь хорошо служить – получишь много денег, Лало. И поменьше разговоров.

– Сеньор, он не любитель болтать. А теперь вы от него и слова не дождётесь.

– Для начала возьми реал, – Хуан протянул монетку. – Можешь отнести отцу, но я не настаиваю. Завтра на рассвете выступаем. Будь готов.

Юноша согласно кивнул, не поблагодарил за монетку, но поспешил домой.

Лёгкий туман скрыл гору Пунта, которая доминировала над всей горной цепью. Трое погонщиков, Хуан с Лало, все на мулах, с криками, хлопками бичей тронули около сотни голов разного скота по тропе, указанной Хуаном.

Мулы были нагружены мешками с зерном, мотыгами, верёвками и прочим грузом, необходимым для начала сельских работ.

Хуан торопился. Его голову не покидала мысль о товарищах и заложниках, оставленных там далеко на западе. Он надеялся быть в долине дня на два ра­нее, но нетерпение подгоняло его, он подгонял погонщиков. Вся вереница животных с шумом пылила по тропам, хватала голодными ртами траву, бежала к встречавшимся ручьям, жадно пила, мычала, блеяла и верещала. Собаки гонялись за отбившимися особями, оглашая дикие окрестности громким лаем.