Он собирается захлопнуть дверь, но Хьяльти успевает подставить ногу, без глупостей, дорогой, я намерен поискать ее сам. Парень орет, и не успевает Хьяльти опомниться, как получает пинок в живот; он корчится от боли и падает на тротуар. Из дверей с криками и воплями вываливаются подростки, у одних в руках бутылки, у других сигареты, удары сыплются один за другим. Прыщавый замахивается бейсбольной битой, Хьяльти закрывает глаза и пытается защитить лицо рукой.

Вдруг крики стихают, и спокойный голос, перекрывая музыку, спрашивает:

— Ты его знаешь?

— Да, — тихо отвечает Маргрет. — Он когда-то жил с моей мамой.

Хьяльти чувствует ее присутствие, прикосновение ее рук, она пытается помочь ему встать. Его захлестнула волна радости, затем волна стыда за то, что она видит его таким, избитым и израненным; он, шатаясь, поднимается на ноги.

— Маргрет, с тобой все в порядке?

— Меня зовут не Маргрет, — говорит она сквозь зубы, — меня зовут Мара. И что, черт возьми, ты здесь делаешь?

Хьяльти едва узнает ее, она выросла, накрасила глаза черными тенями. Он пытается восстановить самоуважение, распрямляет спину, но чувствует себя ужасно, эти отморозки, похоже, сломали ему ребра.

— Твоя мама прислала меня за тобой. Она чуть жива от беспокойства. Пойдем домой, дорогая моя.

— Не пойду. И не тебе указывать, что мне делать. Ты мне не папа.

Хьяльти охватил гнев.

— И что, ты собираешься здесь жить? В этой дыре? А как же твоя мама и маленький брат? Ты оставила его одного на целый день, о чем ты думала?

Маргрет отводит взгляд, ничего не говорит. Парень в кожаной куртке загораживает ее.

— Послушайте, она никуда с вами не пойдет. Теперь она живет здесь.

— Она не может здесь жить, — не сдается Хьяльти. — Ей всего тринадцать. Она еще ребенок. Я слышал, чем вы занимаетесь, кражи и насилие, бесконечные вечеринки, на которых за еду и алкоголь любой может получить доступ к маленьким детям под наркотой.

Парень угрожающе идет прямо на него с перекошенным от гнева лицом.

— Вам не следовало приходить сюда и указывать, что нам можно, а что нельзя. Здесь мы сами заботимся о себе. И никто нам не указ. Это наш дом.

— У Маргрет есть дом. Есть мать, которая заботится о ней и беспокоится за нее; младший брат, о котором она должна заботиться. Позвольте мне отвезти ее домой, — его голос звучит почти умоляюще.

Но Маргрет, выйдя вперед, шипит: «Никуда я с тобой не пойду, черт возьми». И, повернувшись к парню, обнимает его за шею и целует глубоким, страстным поцелуем, назло Хьяльти.

Парни теснят Хьяльти, толкают его, замахиваются дубинками и кастетами. Он поднимает руки, ладно, успокойтесь, будет, как вы хотите.

— Но я могу хотя бы поговорить мирно с тобой?

Маргрет смотрит на парня, тот кивает и делает остальным знак разойтись, а сам закуривает, не спуская с них глаз.

— С тобой точно все в порядке? Они ничего тебе не сделали?

— Точно в порядке, — отвечает Маргрет, вращая глазами. — Это мои друзья. Мы вместе веселимся. Так что у тебя нет шансов забрать меня домой, не хочу целыми днями ждать там маму.

— Ты же знаешь, она ищет работу. Чтобы вас обеспечивать.

— Флаг ей в руки. Здесь, по крайней мере, еда. И они добры ко мне. Как семья.

— Эта твоя так называемая семья на самом деле просто банда, и еда ворованная. А ты предпочитаешь их матери и маленькому брату, за которого несешь ответственность. Они на меня набрасываются, а ты называешь их семьей. Можешь гордиться собой и своими друзьями.

— Замолчи, — коротко отрезает Маргрет.

Натянув на голову капюшон, она возвращается к своим друзьям, к парню в кожаной куртке.

— Я только пытаюсь тебе помочь, — кричит он ей вслед, но она даже не удостаивает его взглядом.

Он садится на скутер и набирает скорость. Болит спина, куртка грязная и рваная. Придется рассказать Марии, что ничего не вышло, и в очередной раз ее разочаровать.

Я почти не продвинулся. Должно быть, неудачно наступил на раненую ногу и потерял сознание от боли; очнувшись, кричу как раненый зверь. Меня охватило отчаяние, трудно поверить, во что я превратился, печальное зрелище, грязное и бородатое существо, чуть живое от страха и одиночества, пропахшее гнилью и навозом после зимы, проведенной в тесном соседстве со скотом и испортившимися припасами.

Мое тайное убежище — это небольшая пещера у подножия отвесных скал. Когда я ее нашел, она уже была неплохо спрятана от посторонних глаз, а я еще закрыл вход большой каменной плитой. Очень постарался расчистить пещеру. Но сейчас, вглядываясь в полумрак, проклинаю себя за то, что пожалел времени и не сделал ее более пригодной для обитания; на мокром и холодном камне трудно найти удобное положение, склизкие стены покрыты мхом. Дрожу от холода и жара, долго я здесь не выдержу.

Если выберусь, если рана на ноге заживет, устрою баню. Обещаю самому себе. Выгребу из дома навоз и помоюсь. Расчешу бороду и волосы, постараюсь выстирать свои лохмотья.

Если мне еще суждено не только с ревом корчиться от боли в собственных испражнениях.

Лежу в горячей и ароматной воде. «Это соли и масла, лаванда и мускус», — поясняет она, гладя мне плечи, лоб, грудь. «Если хочешь, я тебя вымою». Хозяйка скалы схватила меня, уволокла к себе из человеческого мира и не собирается отпускать.

Иногда моя голова проясняется, и я в страхе начинаю подсчитывать запасы, думаю, мне неплохо удалось скрыть следы своего пребывания, скудные пожитки я рассовал по щелям и ямам, домашнюю утварь и бочку с солониной накрыл старыми овечьими шкурами и дерном. Следы стараюсь спрятать под нечистотами, орудуя веткой как метлой. Они, разумеется, найдут сушеную рыбу и мясо, но все же, надеюсь, не поймут, какой они давности, и решат, что обитатели покинули это место задолго до их прихода, оставив ценный белок чайкам и мясным мухам. Пытаюсь успокоить себя тем, что они не астрофизики.

Снова погружаюсь в полуобморочное состояние, в мягкие руки, которые гладят меня, растирают и ласкают мое усталое, больное тело, поднимаюсь на поверхность только подышать, из мягкой теплой воды, из этих маленьких сильных рук.