Олев исследовала старые способы хранения продуктов, имитируя условия проживания исландцев в прежние века. Примерно половину энергии исландцы получали из жиров, в основном из несоленого масла. Его долго хранили и даже использовали как средство расчета, но при хранении масло прокисало и приобретало неприятный запах и вкус.

— Мы до сих пор говорим, что чувствуем запах масла, когда предчувствуем неприятности, — добавляет Олев, приподнимая крышку традиционного деревянного короба. Вонь неописуемая и в то же время знакомая, словно века голода и бедности оставили в генах свой след. — Это может показаться невероятным, но плесень в масле была не проклятием, а благословением, — объясняет Олев, соскребая палочкой серо-голубую пленку и засовывая ее в пробирку. — Наши исследования показали, что грибок плесени не ядовит и в большинстве случаев содержит все жизненно необходимые питательные вещества. В основном витамин C.

— Витамин C? — переспрашивает Хьяльти.

Она кивает.

— Да, это ответ на самый животрепещущий вопрос в исландской истории — в аспекте питания: откуда люди получают витамин С? Почему не все поголовно страдали от цинги в стране, где из зелени на столах были только ягоды и мох и в отдельных случаях водоросли? Мы считаем, что нашли ответ: благословенный запах масла.

Хьяльти сохраняет интервью, он не знает, какие выводы о самодостаточном образе жизни могут сделать его зрители из этого материала, придется ли заплесневелое масло по вкусу ведущей группе, на которую все должны равняться. Нужно получше обработать интервью, попросить Элин его посмотреть.

После резкого всплеска, связанного с летним праздником, их отношения снова вернулись в спокойное состояние. Хьяльти этому рад, хотя в обострении по большей части он был виноват сам. Элин сразу же стала такой, какой и должна быть, — профессиональной, утонченной и прямой, в то время как он нервно семенил вокруг нее, неуверенный в последствиях удивительной метаморфозы в гостиничном номере. Первое время он задавался вопросом, повторится ли это, не захочет ли она чего-то большего, не считает ли, что он должен сделать первый шаг, или второй, в зависимости от того, как считать; что он сам об этом думает. Но она прерывала все его попытки заговорить об этом либо взглядом, либо просто не обращая на него никакого внимания. И он постепенно успокоился, вспоминая об этом случае как о неприятном спящем полицейском на своем благополучном пути в управленческий аппарат.

К нему вернулось душевное равновесие, и он наслаждался возможностью уединиться в кабинете и работать под умиротворяющее гудение министерского компьютера и мерцание люминесцентных светильников на потолке.

Он стучится к ней в кабинет, у нее как раз сидит Мани, и они что-то обсуждают, на письменном столе лежит толстая стопка бумаг с таблицами и графиками. Мани поднимает глаза и, улыбнувшись, здоровается, затем засовывает бумаги в папку.

— Мы закончили? — спрашивает он, и Элин кивает.

— Да, отлично.

Однако ее одолевают мрачные мысли.

Мани встает и собирается уйти, но Хьяльти просит его сесть:

— Хочу показать вам новый сюжет.

Он ставит свой ноутбук на ее письменный стол так, чтобы им обоим был виден экран, и запускает интервью с Олев в белом халате, которое он наложил на фотографии сбивающих масло женщин в национальных костюмах и обитателей хутора, собравшихся для домашнего чтения при свете жировой лампы.

— Ух ты! — восторженно восклицает Мани. — Интересно. Витамин C, говоришь?

— Это не пойдет, — резко произносит Элин.

— Почему? — спрашивает Хьяльти. — Ведь это именно то, что мы планируем делать: освещать традиционный исландский быт.

Она разочарованно смотрит на него.

— Мы наняли тебя делать оптимистичные научно-популярные материалы о том, как на старых руинах можно построить новую самодостаточную Исландию. Тебе действительно кажется, что нашему народу непременно нужно услышать это интервью? Заплесневелое масло. Наследственные болезни, вызванные изоляцией и инбридингом. Блестящее наследие, нечего сказать.

— Это просто выдающиеся исследования, они показывают нашу способность адаптироваться, как прежде люди приспосабливались к скудному питанию и изоляции страны. Разве не это сейчас важно?

— Важно лишь то, что условия нашей жизни принципиально изменились. Мы используем геотермальную энергию, научились лучше возделывать землю. Нет нужды напоминать людям о заплесневелом масле, ведь у нас есть репа и помидоры. Если мы что-то и хотим выращивать, так это лимоны и апельсины, даже бананы. А для этого не нужно размышлять о малочисленности и опасности наследственных заболеваний, в этом отношении у нас нет повода для беспокойства, пока нас более десяти тысяч.

— Это как раз то, что люди сейчас должны услышать, — говорит Хьяльти. — Что мы обладаем особыми наследственными способностями к выживанию, что исландцы самой природой приспособлены к жизни в Исландии. Мне следует только смонтировать интервью, изменить акценты, смягчить информацию о наследственном геморрагическом инсульте, уделить больше внимания будущему, выращиванию овощей и тому подобному. Ты будешь довольна, вот увидишь.

— Отлично, — подытоживает она. — Но старайся не забывать, что мы здесь делаем. Мы будем вселять в людей мужество, а не лишать их силы духа. Вперед, Исландия! Помнишь?

— Вперед, Исландия, — повторяет он, закрывая за собой дверь.

Нужно бы покосить лужайку. Он бы покосил ее мощной газонокосилкой Bosch, которую приобрел на распродаже в Bauhaus прошлой осенью. Тогда он и представить себе не мог, что будет проклинать себя за то, что не купил вместо нее электрическую, та была дешевле и достаточно мощной.

Он бы косил лужайку, пока Гудрун приводила бы в порядок клумбы, погрузившись в прополку и борясь с упрямыми корнями одуванчиков. Она могла бы позагорать; вынесли бы красивые шезлонги из акации и матрасы, которые они просушили осенью, она лежала бы в шезлонге в красном платье, купленном перед их поездкой на Тенерифе в прошлом году, надев большие солнечные очки, и позвала бы его присоединиться, принеся апероль со льдом и долькой апельсина в бокалах littala, они бы послушали музыку, а вечером пришли бы гости; вот так должен проходить этот солнечный субботний день.

Лейв смотрит на заросшую лужайку и непрополотые клумбы и вздыхает. Ему пришлось взять выходной, он не может работать целыми днями, за дежурства в больнице развернулась настоящая битва. И дело не только в зарплате, но и в радости иметь работу, служить какой-то цели, есть домашнюю колбасу с картофельным пюре в столовой, носить белый халат и отличаться, таким образом, от жалких бедняг, толпами бродивших по улицам города в поисках работы, еды или чего-нибудь еще, что имело бы для них какую-либо ценность.

Гудрун, эта веселая, общительная женщина, больше не выходит из дома; они только собрались наслаждаться жизнью после того, как уехали дети. Уехали учиться за границу.

Первые дни она не отходила от телефона, да и он тоже; они непрерывно звонили — детям, в университеты, в посольства. Постоянно общались с другими родителями, чьи дети, как они выяснили, учатся в Орхусе и Стэнфорде; телефон не замолкал, вселяя искорку надежды: а вам удалось связаться? Вы что-нибудь слышали? Но она все более слабела и слабела, пока наконец не погасла. Гудрун перестала брать телефон, выходить из дома, постригаться и делать маникюр. Эта роскошная женщина осунулась и посерела; глаза, которые прежде светились веселым задором и радостью созидания, теперь потухли. Она не плачет, не говорит об этом, только лежит неподвижно в кровати рядом с ним, а он не решается даже дотронуться до нее: боится, что она превратится в пыль, в груду пепла на льняной простыне цвета дамасской розы.

Лейв заходит в дом и спускается в подвал, старается даже не смотреть в сторону комнат детей. В них все так, как оставили ребята. Аккуратный кабинет Лауруса, старый письменный стол из тика, перешедший сыну от него; постель убрана, в шкафу расставлены в строгом порядке книги по фармакологии. Подростковая комната Лив; на полке старые плюшевые мишки, подсвечники, подвесные украшения и черно-белые фотографии, которые она сделала, когда их в школе учили фотографировать. Она так увлеклась, что решила ехать учиться на фотографа, и они отпустили ее сразу после гимназии, маленькую папину дочку, той же осенью, что и Лауруса, который уехал в зарубежную магистратуру.