— Еда у тебя есть? — спросила она.
— Все у нас есть, — ответил он. — А к Михаилу все-таки поезжай.
— Только не сейчас, отец. Потом как-нибудь...
* * *
Наталья не собралась на праздники в Ленинград. Не потому, что не было времени, — обернуться бы она вполне успела, просто не знала, с чем приедет домой, что скажет деду. Написать в письме, что у нее все хорошо и благополучно, — это одно, а лгать, глядя в глаза деда, она не сумеет...
Она не чувствовала уверенности, что жизнь ее сложилась как надо, не чувствовала и удовлетворения. Напротив, иногда она с тоской думала о том, что ей не прижиться в Белореченске, не понять людей, что она как была для них чужой, так и останется навсегда, Она добросовестно выполняла свои в общем-то нехитрые обязанности, писала о недостроенной бане, о затянувшемся ремонте Дома культуры, о нуждах горожан, однако не прониклась этими нуждами, была равнодушна к ним... Ее раздражали разговоры Ираиды Александровны о хозяйстве, надоедал со своими стихами и вздохами Володя, был противен Подлясов, переполненный апломбом и считающий себя обиженным, обойденным судьбой, а когда в комнату, где они работали с Ираидой Александровной, заходила Шитова, чтобы пожаловаться на Подлясова или просто посплетничать, Наталья старалась уйти... Быть может, лишь редактор не вызывал в ней чувства неприязни. Зиновий Евграфович, кажется, понимал ее состояние, ее растерянность, понимал и молчал, давая ей возможность самостоятельно, без посторонней помощи разобраться во всем, и за это Наталья была благодарна ему.
Она уехала в Белореченск ведь не только из-за Михаила — в конце концов это не самое главное, — скорее она уехала, чтобы найти удовлетворение, обрести уверенность в себе, в своих силах, но вместо этого обрела какое-то состояние неустойчивого равновесия, еще большую, чем прежде, неуверенность. Раньше она знала, что живет и работает, как все, а теперь жила как в затянувшихся гостях, отдельно от других...
Наверное, проще всего было бы взять и вернуться в Ленинград. Тем более Наталья не была связана с редакцией никакими обязательствами и договорами, однако это простое решение она отвергла, потому что не хотела показывать свою слабость, не хотела, чтобы о ней злословили здесь. Неважно, что ее не будет уже, — злословят всегда за спиной...
Ираида Александровна, заметив, как резко переменилась Наталья, все пыталась вызвать ее на откровенность, чтобы помочь, если надо, но делать этого она не умела, хотя и очень старалась.
Как-то спросила, осененная неожиданной догадкой, которая многое могла бы объяснить:
— Наташенька, ты не влюблена случайно?
— Случайно нет, — ответила Наталья и усмехнулась. Слишком наивными выглядели попытки Ираиды Александровны взять на себя обязанность духовной наставницы.
— Темнишь, наверное? — не поверила Колесникова.
— Заметно?
— Еще как! — вдохновилась Ираида Александровна.
— И говорят, конечно, в городе об этом? — спросила Наталья с издевкой.
— Да поговаривают... — Колесникова смутилась отчего-то, хотя это бывало с ней редко, и стала сосредоточенно набивать ватой мундштук папиросы.
— И в кого же я влюблена, если не секрет?
— Мне, Наташенька, некогда слушать сплетни.
— А все же?
— Будто бы в нового архитектора...
— Увы! — Наталья развела руками. — Это не мой тип мужчины.
Она не лгала. Сергей действительно не нравился ей. Не нравился ни как возможный возлюбленный, ни как человек, с которым хотелось бы разделить свои огорчения и радости, на плечо которого, когда бывает невмоготу, можно было бы приклонить голову. Он был скучен, однообразен со своей эрудицией, не выходящей, однако, за рамки его профессии, со своей железной убежденностью, что настоящий человек, то есть человек будущего, — это цельная личность, начисто лишенная всякой сентиментальности, личность, отметающая все случайное («спонтанное» — почему-то говорил он) в жизни, опирающаяся только на то, что поддается точному расчету. Правда, они по-прежнему встречались едва ли не каждый вечер, но он все больше и больше докучал ей, она начинала сомневаться в том, что он сам личность, и видела, что он вот-вот заговорит о любви, о невозможности жить без нее и тому подобное. А это было не нужно ей. Да и ему, пожалуй.
Впрочем, пока никто не намекал об их отношениях, Наталья относилась к Сергею со снисходительностью женщины, понимающей, что в нее влюблены, но не считающей себя чем-то обязанной за эту влюбленность. А после нечаянного разговора с Ираидой Александровной она задумалась. Нельзя допустить, чтобы Сергей окончательно потерял голову. Такие люди, как он, правда, редко теряют голову, но уж если теряют, то делают массу глупостей, как бы забывая на время о своем кредо.
Она решила перебраться на частную квартиру и пошла посоветоваться с Беловым, где лучше снять комнату.
Он встретил Наталью радушно, но не удержался и укорил:
— Признаться, я начал думать, что вы забыли меня...
— Замоталась, Аркадий Петрович, — виновато сказала Наталья.
— Дела, дела!.. — Он улыбнулся. — Я понимаю, не думайте, что есть люди помоложе и поинтереснее такого старика, как я.
— Вы ошибаетесь.
— Бог с вами, Наталья Михайловна! — воскликнул он. — Я ведь не имел в виду никого персонально... Ну, проходите, прошу вас, в мою берлогу. Будем с вами чаевничать и восстанавливать связь времен, а?..
— Разве она нарушилась? По радио об этом не передавали, — пошутила Наталья.
— Разумеется, связь времен не нарушилась и не может нарушиться, — сказал Белов. — Однако кое-кому кажется, что ее вообще не существует, что это мистика, досужий вымысел фантазеров и бездельников.
— Неужели есть такие люди? — удивилась Наталья.
— Больше, чем необходимо.
— А разве они необходимы?
— Конечно, Наталья Михайловна, конечно! Всякая мысль, как и всякое действие, нуждается в оппонентах.
Они прошли в тесную комнатку, где едва помещались стол, три колченогих стула, кровать и старый фанерный шкаф. Еще самодельные полки, заваленные книгами и папками с бумагами. Впрочем, книги стопками лежали и на полу.
Белов занимал часть первого этажа в старом-престаром доме.
— Комната не ахти, — заметив, с каким вниманием Наталья оглядывает его жилье, сказал он виновато. — Зато у меня есть собственная терраса и кухня! А вообще этот дом скоро снесут. До революции здесь жил второй гильдии купец Потапов. Торговал всякой всячиной, но основной доход имел от народных промыслов, соображал кое-что и объективно поддерживал народное искусство! Кровопийца, разумеется, нажил большие миллионы, но если бы он не скупал у местных жителей их деревянные поделки, тогда, может, мы сегодня не имели бы мастеров по деревянной резьбе!.. Вот вам противоречие, а?..
— Пожалуй, — согласилась Наталья. И вдруг, вспомнив о поездке в монастырь, спросила: — Аркадий Петрович, я слышала о какой-то чудотворной иконе...
— Была, была такая!.. — Он кивнул. — Это икона с изображением Пантелеймона-исцелителя весьма редкой работы. Разумеется, никаких чудес. Мы с вами материалисты и прекрасно понимаем, что чудес не бывает, любое явление научно объяснимо... — Он встал, подошел к одной из полок, порылся там, что-то отыскивая, не нашел и махнул рукой. — Не помню, куда положил книгу...
— Такие вещи, — улыбаясь, сказала Наталья, — надо класть поближе к рукам.
— Вы правы. А икона действительно уникальная. По некоторым сведеньям, ее писал Игнатий Грек...
— Феофан Грек? — поправила Наталья.
— Игнатий, Игнатий, — повторил Белов. — На Руси было два иконописца с такой фамилией. Феофан более известен.
— Вот не знала.
— Многие не знают, это не беда. А икона исчезла, и никто не знает, куда она делась. Но рано или поздно мы ее найдем! Это народное достояние, и достояние, должен отметить, не имеющее цены. Я видел ее ребенком... — Он нахмурился, засуетился как-то неестественно и, вспомнив, что собирался угостить Наталью чаем, стал накрывать на стол.
