От выпитого вина шумело в голове, однако настроение было приподнятое. Спать не хотелось, и Наталья села писать деду письмо. Ей не терпелось поделиться с ним своею радостью, рассказать, как все замечательно устроилось. Всегда она отличалась чуткостью, догадливостью, но тут чего-то не додумала, не сообразила, что эта ее радость скорее огорчит старика Антипова, чем порадует...

Тоскливо и пусто сделалось в антиповском доме после отъезда Натальи. Так тоскливо и пусто, как не бывало еще никогда.

Правда, особенно весело не было и раньше, с тех самых пор, как случился разлад у дочери с зятем, но все-таки была же семья! И когда Клавдия Захаровна с Татьяной переехали к зятю, даже тогда в доме вместе со стариком Антиповым жили Наталья и Михаил, требовавшие заботы о себе, постоянного внимания и глаза. Это как-то заполняло жизнь, делало ее осмысленной, кому-то необходимой и нужной. К тому же по выходным обычно приезжали зять, Клавдия Захаровна и младшая внучка, и дом наполнялся движением, суетой, приятной безалаберностью.

Обычно, пока Клавдия Захаровна возилась с обедом, старик Антипов с Анатолием Модестовичем уходили либо в цветочный палисадник (огород зарастал понемногу, однако за цветами Захар Михалыч ухаживал по-прежнему), либо в большую комнату, где они обсуждали самые разные проблемы. Старик Антипов любил эти беседы — и потому, что не боялся сказать что-то невпопад, зная, что зять не станет насмехаться, а главное — потому, что с зятем не чувствовал себя неравным, хоть Анатолий Модестович и директор завода, значит, разбирается в сложных вопросах лучше других. Это уважительное отношение к знаниям зятя не распространялось на проблемы чисто житейские, семейные — здесь, по мнению старика Антипова, хозяином положения оставался он. Но о чем бы они ни говорили, каких бы отдаленных от собственной их жизни проблем ни касались, беседы эти почти всегда заканчивались спором на одну и ту же тему: настойчиво и упрямо, игнорируя любые доказательства Анатолия Модестовича, старик Антипов твердил, что прежде, то есть в далекие годы его молодости и, может быть, сразу после войны, жизнь была организована правильнее, интереснее, ибо в жизни было главное — была цель. Большая цель.

— А нынче?.. — Он безнадежно махал рукой. — Большая цель разделилась на крошечные, личные цели. Точно муравьи тянут, тянут в свои муравейники всяк для себя!.. Эти телевизоры, будь они прокляты — и кто их только выдумал? — разные машины, ковры, серванты... Лишь бы подороже и поблестящее, лишь бы не отстать от соседей... Что-то не то! Нравственности не стало, вот в чем все дело, — непременно говорил он полюбившееся ему слово. — А нравственность — великая сила!

Анатолий Модестович улыбался, слушая тестя, однако не подавал виду, что рассуждения его наивны.

— Это не признак отсутствия нравственности, — отвечал он вполне серьезно. — Это показатель повышения благосостояния, за что, собственно говоря, вы и боролись. — Себя он не причислял к борцам.

— Выходит, мы боролись за то, чтобы народ свои квартиры сервантами забивал?! Это ты брось...

— Серванты — мелочь, — спокойно возражал Анатолий Модестович. — Мы-то с вами говорим вообще о благосостоянии...

— Заладил свое: благосостояние, благосостояние! — сердился старик Антипов, досадуя, что зять, человек умный и грамотный, не понимает таких простых и ясных вещей. — Мы работали и думать не думали о полированных кроватях. Может, и не знали многие, что кровати бывают полированные! На железных спали. Или на полированных-то дети лучше получаются?.. Что-то не похоже.

— Да нельзя — понимаете? — чтобы люди жили одной работой. Такое общество в конце концов и превратится в общество муравьев. У человека, Захар Михайлович, от природы высоко развито чувство прекрасного, стремление к красоте...

— Э-э! Об этом я тебе так скажу: красота, она или есть в самом человеке, в его душе, или ее нет. Когда у человека душа пустая, как дырка, ничего не поможет, хоть и потолки коврами завесь, все равно... Вот возьми ты простую вещь — цветок. Красота-то какая, а? — Старик Антипов нежно гладил георгин. — Развел под окнами и наслаждайся красотой, любуйся... Женщины, если разобраться, тоже для украшения жизни, а иной считает, что баба — она только чтобы борщ варить и детей рожать приспособлена! Потому-то кое-кто вместо цветов клубнику сажает, а жену на базар посылает продавать, да подороже, пораньше, покуда другие не успели! Это и есть стремление?..

— Люди разные, Захар Михайлович. Вам нравятся цветы, а я вот люблю ковры.

— Люби, только с ума не сходи. А вообще речь не про тебя. Ты-то, может, и правильно живешь... — Старик Антипов вздыхал. — Работаешь много, для общества стараешься. Меня молодые беспокоят. Хоть и наших возьми... То штаны узкие, то широкие, то юбки длинные, то короткие... Глаза бы мои не смотрели! Неужели, скажи ты мне, мы хлеба не ели досыта ради этого?

— Отчасти — да.

— Не то, не то говоришь!

— Цель человеческого существования заключается в том, чтобы обеспечить лучшую, более счастливую жизнь следующих поколений. Просто мы не всегда осознаем это...

— Выходит, счастье в том, когда не надо ни о чем думать, ничего решать, когда благополучие вроде дождика с неба сыплется?.. — Старик Антипов горько усмехался.

— Все гораздо проще, — сохраняя спокойствие, доказывал Анатолий Модестович, — но и сложнее одновременно. У каждого поколения свои заботы и проблемы, кроме, разумеется, вечных. Мы с вами многое не смогли решить и, наверное, не сможем. Некогда! А они...

— Получается, что я еще и виноват, что чего-то недорешал?

— Никто вас ни в чем не обвинит, Захар Михайлович. Вы сделали все, что могли сделать. Но кто-то должен сделать и то, чего вы не смогли. Молодые этим и заняты. Иногда у них получается лучше, иногда — хуже, но цель есть.

— Красиво ты говоришь, зятек. Так красиво, что заслушаться можно. А ответь мне: какие важные проблемы решает Татьяна, например? Нет у нее проблем, один ветер в голове. А если и есть, так вы с Клавдией за нее решаете...

Уж так случилось, что младшая внучка больше всех не угодила старику Антипову. Нельзя сказать, что он вполне доволен был и Натальей — профессия ни то ни се, сама мучается, к тому же еще это ее увлечение рисованием, нет чтобы научилась вязать или шить, а то сидит на чердаке, переводит краски, а замуж выйдет, кому это будет нужно?.. — однако в Наталье все-таки есть самостоятельность, она рано или поздно устроит свою жизнь как положено. Михаил тоже. Отслужит в армии, вернется, пойдет на завод... А Татьяна...

Школу кончила еле-еле, на тройки. Стыдно в общем-то, потому что условия были все, чтобы училась, но бог с ней. Не велика беда, что в институт не пошла. Однако работу-то могла бы найти настоящую! Так нет, в универмаг продавщицей устроилась. Срам!.. Старик Антипов специально ездил в этот универмаг, посмотреть, как внучка работает. Безделушками, оказывается, торгует в отделе сувениров. Покупателей мало, зато парни возле нее толкутся, телефончик выспрашивают, а она хоть бы тебе что — улыбается, заигрывает, смотреть тошно было старику Антипову на эту с позволения сказать «работу». Если бы не Наталья, которая заступилась за Татьяну, он устроил бы хорошую головомойку и самой Татьяне, и ее родителям. А зять уверяет, будто и она решает какие-то сложные проблемы, каких в свое время не решил он, старик Антипов. Нет и быть не может таких проблем, которые остались бы нерешенными после него, после тех людей, с кем он бок о бок прожил всю жизнь, с кем работал, строил это самое благополучие... А может, не следовало особенно стараться, выбиваться из сил?..

Конечно, если взглянуть на жизнь с большой высоты, сразу видно, что сделано много и необходимого, но если не забираться очень высоко, а посмотреть вокруг, чуть копнуть жизнь собственной семьи, получается какая-то ерундовина, словно все огромное, великое, чем жил народ, прошло как бы стороной, мимо, мимо их дома... Каждый живет сам по себе, все норовят разбежаться, никого не понимает старик Антипов (разве что зятя, да и то не всегда), никто не хочет понимать его, и эту безалаберщину, неразбериху выдают за сложности, которых будто бы ему и не понять!.. Какая там, к чертовой матери, сложность, если одна училась, училась, а работает без удовольствия, лишь бы день да вечер, замуж не выходит, детей, как положено, не рожает, почти четверть века прожила — шутка ли! — а все бесится, все дурью мается... Вторая вообще вертихвосткой уродилась: носится с дурацкой музыкой, хоть уши затыкай, когда приезжает, а разговаривает — не разберешь, на каком языке...