— Наоборот, — сказал Захар Михалыч. — Очень даже доволен. Ну, мое довольство или недовольство, как я понимаю, не имеет значения. Вот зять говорит, что вы бросаете работу...

— Как бросаем?! — Она с недоумением посмотрела на Анатолия Модестовича.

— Я хотел сказать вам об этом, но не успел.

— Уже сказали. Это ваше дело и ваше право. — Она отвернулась.

— Нет, это дело общее, — проговорил старый Антипов. — И ваше, и мое, и Николая Григорьевича. Что бы и было, если бы каждый делал только то, что ему хочется.

— Слыхали? — сказала Артамонова, обращаясь к Анатолию Модестовичу.

— Но вы же сами знаете, что мы почти не продвигаемся, а время идет!

— Умейте поставить себя! — поморщившись, возразила она. — Разумеется, если вы по-прежнему будете отрываться от дела, чтобы решить проблему, куда свалить стружку, или бегать по уборным в поисках ремонтников, тогда мы никогда не продвинемся...

— И я про то! — вставил Захар Михалыч, довольный, что удалось ловко направить разговор. — Вы тут сидите по вечерам, маетесь, а работать вам мешают.

— Виноват Анатолий Модестович. Я ему сто раз говорила, чтобы запретил...

— Виноватого найти легче легкого, а дело понятное: когда начальник на месте, всем он нужен.

— Не знаю. — Зинаида Алексеевна пожала плечами. — Я бы на его месте запретила.

— Вы — одно, он — другое. От характера не спрячешься.

— Значит, выхода у нас нет.

— Есть, — сказал старый Антипов. — Надо спрятаться от вопросов. Дом у нас просторный, целая комната стоит пустая. Приходите и работайте спокойно, никто не помешает.

Этого она не ожидала, и ей нужно было время, чтобы прийти в себя, осмыслить предложение Захара Михалыча. Вынув из какого-то потайного кармашка зеркальце, Зинаида Алексеевна стала поправлять прическу, которая вовсе не нуждалась в этом. Она догадалась, конечно, что не ради дела, вернее — не только ради него старый Антипов пришел сюда и предлагает ей приходить в их дом. Не так он прост, как может показаться. Скорее мудр, чем прост. К тому же, будучи отцом и дедом, видит и понимает больше других. Нет, не обдумав тщательно всего, он не пришел бы сюда, не предложил бы работать им в собственном доме. Значит, он считает, что так лучше и спокойнее для всех?

Возможно, он прав. Они будут на глазах у него, у жены Анатолия Модестовича, у детей...

Она спрятала зеркальце и повернулась к Анатолию Модестовичу.

— А вы что же молчите?

— Если работать, то это, наверно, выход...

— От вашего дома до вокзала далеко?

— Семь минут ходьбы, — сказал Захар Михалыч.

— Это хорошо, а то я отсюда еле-еле успеваю на последнюю электричку. На прошлой неделе опоздала, ночевала на вокзале. Спасибо, милиционер пустил в свою каморку.

Анатолий Модестович покраснел. Он помнил тот вечер. Они задержались дольше обычного по его вине, а после он пошел домой, не догадавшись проводить Зинаиду Алексеевну на станцию. Или побоялся, что их могут увидеть вместе?.. Правда, она все равно не успела бы на электричку, но можно было бы что-то придумать. Поймать такси, например. Попутную машину. Мало ли! Ведь безвыходных положений не бывает. И хотел еще проводить, уже настроился, однако у моста попрощался и заспешил домой.

— В том-то и дело, — проговорил Захар Михалыч. Он достал папиросы, но закуривать не стал. Поднялся, натянул на голову кепку и пошел из кабинета. Открыв дверь, обернулся и сказал Зинаиде Алексеевне: — Мы ждем, приходите. И без всяких там.

— Спасибо, Захар Михайлович. Я подумаю.

Какое-то время — может быть, две минуты, а может, полчаса — после ухода старого Антипова они молчали. Зинаида Алексеевна сидела, закинув ногу на ногу, смущая Анатолия Модестовича. Она знала, что смущает, делала это нарочно, чтобы больнее наказать его и за ту ночь, когда вынуждена была ночевать на станции, и за сегодняшний разговор. А он сидел на своем обычном месте, пытаясь не смотреть на нее. «Позвонить кому-нибудь?» — думал он. Телефон спасительно зазвонил сам. Анатолий Модестович поспешно схватил трубку.

— Слушаю! — громче, чем надо, сказал он.

Оказалось, что кто-то ошибся номером.

— Что с вами? — спросила, усмехаясь, Артамонова. — Вы точно в воду опущенный.

— Неважно себя чувствую, — солгал он.

— Понятно. Объяснить не хотите, почему надумали бросить работу?

— Трудно.

— Работать или объяснить?

— И то и другое. Устал, видимо.

— Это, разумеется, аргумент. Особенно в ваши годы. — Она поднялась, одернула неуловимым движением платье и подошла к окну. — Признайтесь: предложение тестя для вас тоже было неожиданным?

— Не совсем.

— Значит, вы знали?

— Был дома разговор.

— И ваша жена категорически против моего появления в доме? Не обещала выцарапать глаза?

Зинаида Алексеевна протянула руку и взяла со стола папиросу. Анатолий Модестович редко видел, чтобы она курила, не любил вообще, когда курят женщины, но ему нравилось, как это делает Артамонова...

— Да нет, — сказал он, вздохнув.

— Глаза выцарапать не обещала, уже хорошо. Ну, а если испортит прическу, это не так страшно. — Она потушила папиросу. — В сущности, глупо все. Я должна была сразу отказаться от этого творческого содружества. Не бабье занятие — творить. Рожать, куда ни шло... Вас не шокирует моя откровенность?

— Напрасно вы так, Зинаида Алексеевна.

— Вы думаете, я ругаю себя, казню?! Ничуть не бывало! Я просто анализирую. Мы с вами инженеры и должны анализировать. Так вот: мне нравится ваша идея. Я знаю, что если мы доведем дело до конца, получим огромную премию. У меня никогда не было много денег, а я давно мечтаю купить шубу, беличью. Меркантильные интересы? Плевать! Что делать, если у меня нет не только заслуженного, но вообще никакого мужа, а любовники почему-то не догадываются подарить шубу. — Она посмотрела на Анатолия Модестовича так, что он понял: ни о какой шубе Зинаида Алексеевна не думает. — Хорошо бы к шубе муфту и шапку... Сейчас муфты выходят из моды, а зря. По-моему, это красиво, когда симпатичная женщина прячет руки в муфту. Вам нравится?

Не было сомнений — она пыталась вызвать неприязнь к себе, разозлить Анатолия Модестовича, чтобы увеличить, расширить до безграничности нейтральную полосу, разделяющую их, а добилась противоположного. Он вдруг понял, что Артамонова не только инженер, не только холодная, рассудительная женщина, одержимая работой, но и просто женщина, похожая на всех других женщин, с теми же слабостями, желаниями, с извечной, неистребимой жаждой любви, ласки. Разговоры о шубе, о премии — чепуха. И никаких любовников у нее нет, потому что Зинаида Алексеевна не та женщина, которая станет довольствоваться малым, крохами с чужого стола...

— Я принимаю предложение вашего тестя, — сказала она. — Разумеется, если вы не против. Бросить же дело на полпути мы не имеем права. Николай Григорьевич не простит нам этого. Да я и сама не простила бы этого себе. Решайте, а то мы засиделись.

— Я не против, — ответил Анатолий Модестович.

— Тогда я пойду. У вас больше нет ко мне вопросов?

Зинаида Алексеевна понимала, что поступает безнравственно: войти в дом, в семью человека, который к тебе неравнодушен. Во имя дела?.. Это могло обмануть кого угодно, только не ее. Дело тут ни при чем. А было ей интересно познакомиться с женой Анатолия Модестовича, с его детьми, посмотреть, как он живет. Однако интерес этот вовсе не был обычным женским любопытством или любопытством любящей женщины, когда хочется найти в семейной жизни любимого нечто такое, что мешает ему быть счастливым, что давало бы моральное право вторгнуться в его жизнь и переделать ее. Совсем нет! Напротив, Зинаида Алексеевна надеялась, что знакомство с женой Анатолия Модестовича, а особенно с детьми, отрезвит их обоих, положит конец тайной любви, обоюдным мучениям, и они станут добрыми друзьями. Легко подавить в себе угрызения совести, понятия о нравственности и чести, сочувствие к чужой беде, когда все это — в стороне от твоей жизни, а потому абстрактно, и совсем иное дело, когда понятия эти становятся реальностью, обретают плоть, когда видишь и знаешь близко людей, которым можешь причинить боль, страдания...