Иногда он не выдерживал и ругался на Бориса.

— Какая тебе радость в бутылке? Праздник там, гости пришли или горе случилось — это понятно, в такой момент мужику не грех выпить, а в будний-то день зачем?

— Я же не часто, — оправдывался Борис.

— Часто или не часто, не в этом дело. Без надобности, вот что плохо.

— Получка сегодня была.

— Получка — это для семьи праздник. Вот и принес бы Надежде цветов, детям что-нибудь... — Сам старик Антипов никогда не отмечал получку выпивкой. — А, ну тебя!.. Пей, раз душа просит.

Но и ругался он не от досады, не оттого, что боялся за Бориса, которого после смерти Кострикова считал чуть ли не родственником, а чтобы он приходил пореже, не напоминал бы своими посещениями о старости и немощи, которые требуют постоянного присмотра...

— Скажи ты мне, — обращался он к Жулику, — зачем люди родятся на свет?.. Чтобы потом помереть?.. Не должно бы... Явился человек на свет, наследил, исковеркал, извел, что мог и успел, и — помер! Хлопотал, суетился, работал, ел, пил, но какой в этом смысл?.. — Он тяжело вздыхал. — Должен быть смысл. А раз должен, значит, и есть... Тут смотря куда и как повернуть наши с тобой мысли. Почему, например, исковеркал, извел?.. Ведь и построил много, дал жизнь другим людям, чтобы и они могли строить, украшать землю... Вот и мы с тобой построили этот дом, деревья насажали, цветы...

Думать именно о доме было тяжелее всего. Строили дом — счастлив был старик Антипов. Надеялся, что не просто дом строит, а семейное, родовое гнездо... Но семья развалилась, нет больше ее, и с отъездом Натальи он окончательно понял, что как раз дом, гнездо, любовно свитое им, никому не нужно...

Клавдия напрочь отрезанный ломоть. Ни она, ни внучка Татьяна не вернутся сюда, это ясно. Глядишь, зятя еще и в Москву переведут, быстро он поднимается вверх. А их наезды по выходным дням ничего не меняют, потому что приезжают-то они в гости, и для них это не дом вовсе, но приют для отдыха, вроде как дача или, того хуже, не очень приятная обязанность, которую выполняют не оттого, что хочется, — так велит долг...

И вот нежданно-негаданно, нанеся страшную обиду, вылетела из гнезда старшая, любимая внучка... И сколько бы ни думал старик Антипов, сколько бы ни ломал он голову, не мог понять, что заставило Наталью сделать этот шаг. Он не осуждал ее, нет. Он признавал за нею право выбрать ту дорогу в жизни, которая позвала, и хотелось ему теперь одного — знать правду. Но именно правды он и не знал. Бестолковость толкнула ее уехать?.. Не верилось. Должна быть какая-то причина... От любви этого доктора сбежала?.. Если так, тогда все еще поправимо. Это давало надежду, пусть маленькую, едва слышную, но все-таки надежду, что рано или поздно — лишь бы до его смерти — Наталья вернется в дом. Кто знает, может, вернется и не одна. Значит, думал он, обретет новый смысл его собственное дальнейшее существование и он не станет жалеть времени, когда не жил, а был только сторожем при доме...

Михаила он числил как бы в запасе, не особенно рассчитывая на него. Нельзя сказать, что внук был ему менее дорог, чем Наталья, а все же и не было между ними той доверительной близости, какая была между ним и старшей внучкой. Хоть и вырос он здесь, в их доме, однако у него есть родители и потому Михаил не полностью принадлежал деду. В последний год перед армией он частенько ночевал у родителей, и старик Антипов не мог, не считал себя вправе укорять его за это. Конечно, скорее всего Михаил после службы вернется сюда, но может и не вернуться. Когда у человека есть выбор, не угадаешь, как именно он поступит...

— В том-то и дело, Жулик!.. В том-то и дело, что никому мы с тобой, оказывается, не нужны, у каждого свои заботы и интересы... Старые мы стали, ворчим, брюзжим, все не по-нашему, все не так, а кому, ответь ты мне, понравится наше брюзжание?.. Умирать, наверно, пора...

Но умирать совсем не хотелось. Не потому, что он боялся смерти — чего ее бояться, она как и рождение, а может, ее и вовсе не почувствуешь, ибо в смерти не живут, — а потому, что со смертью бы не узнал, каким образом устроится окончательная судьба внуков. Натальи прежде всего, раз не сложилась судьба ее родителей. И если смерть ее отца, а его сына была необходимой, если в этой смерти некого винить, то нечаянная и глупая, как думал он, смерть невестки тяжким бременем, неискупимой виной лежала на его душе. Он проглядел, не сумел (или не захотел суметь?..) устроить так, чтобы Татьяна из госпиталя вернулась в дом, а не искала пристанища у чужих людей.

Вину перед невесткой он никогда не снимал с себя, не забывал ее, и, оставшись один, освобожденный одиночеством от привычных хлопот, старик Антипов сказал себе, что обязательно побывает на могиле Татьяны...

Тогда-то он и поехал на невесткину могилу, чувствуя свою большую вину. А нельзя уйти из жизни, не попросив прощения у всех, перед кем виноват.

Именно чувство вины помешало ему рассказать Наталье, что мать ее лежала в госпитале в Белореченске. И еще то, что он никогда не написал письма доктору, забыл даже ее отчество и потерял адрес. Этого он тоже не мог простить себе...

Мало-помалу Наталья привыкала к новой обстановке, к работе. Ей все нравилось здесь, и она была довольна, что решилась уехать сюда. Но временами было неспокойно на душе, и тогда Наталью мучили сомнения. Она представляла, как тоскливо и одиноко без нее деду, как он бродит по дому, не зная, к чему приложить руки, как готовит еду для себя и Жулика, моет посуду, подметает полы...

Успокаивало одно: скоро, совсем уже скоро должен демобилизоваться Михаил, а Наталья знала, что он не хочет жить с родителями. Об этом он писал и в письмах. А в последнем письме, которое она получила уже в Белореченске, Михаил отругал ее за то, что она уехала. Глупый и наивный, он, вероятно, не догадывался, почему она сделала это!.. Как не догадывался и о том, что она всегда знала о его чувствах к ней.

В Наталье было много мальчишеского, была удаль и бесшабашность, а это не могло не вызвать восторга и уважения Михаила, потому что ему как раз не хватало этих качеств. Не будь рядом с ним Натальи, он, наверное, рос бы тихоней, робким мальчиком, не умеющим постоять за себя, во всем похожий на отца. Наталья понимала это, а для самого Михаила поначалу неосознанный, стихийный интерес к двоюродной сестре обернулся драмой. В отличие от Натальи он не ощущал кровного, близкого родства с ней, потому что у него-то были родители, была еще и родная сестра, а Наталья жила рядом как бы сама по себе, отдельно от родителей и сестры, к тому же была независима. С ней старался не спорить даже дед! Ее поступки никогда не расходились со словами, она была немножко взбалмошной, чересчур упрямой, но и целеустремленной зато, всегда добивалась того, что задумала. Наталья совершенно не увлекалась обычными «девчоночьими» делами — нарядами, танцами, разговорами о мальчиках. В ней точно воплотилось все то, о чем мог бы мечтать любой подросток, а главное — она постоянно была рядом, и Михаил влюбился...

Впервые Наталья обратила внимание, что двоюродный брат смотрит на нее с каким-то особенным, напряженным интересом, когда ей было лет шестнадцать-семнадцать. Хоть и невелика была между ними разница в возрасте, однако она была уже девушкой, почти женщиной, а он — подростком, мальчишкой в сущности.

Однажды, когда она рано утром шла по скользким мосткам, чтобы искупаться, шла, балансируя руками и боясь оступиться, отчего смуглое, прогретое солнцем тело было напряжено, натянуто все, она почувствовала, что кто-то следит за нею. Наталья оглянулась, откинув на сторону волосы, и увидала в окне большой комнаты голову Михаила, которая мигом убралась за занавеску. Наталья усмехнулась, передернула плечами, не вполне понимая, что произошло, и не бросилась сразу в воду, как это делала всегда, но села на краю мостков, обняв ноги и подтянув коленки к подбородку. Сидела в такой позе долго, пока не свело судорогой икры, уверенная, что Михаил наблюдает из окна. «И пусть, — думала она. — Вот дурачок!..»