— Нашел тоже о чем ломать голову! — сказал Иващенко. — Вон, — показал он на девчонок, — любую выбирай, какая больше нравится. С молодой и сам помолодеешь.

— Все-то ты в одну сторону гнешь... Не в том дело, нравится или не нравится. Сам знаешь, у машинистки талант должен быть.

— Не боги горшки обжигают.

— Потому что у людей лучше получается.

— Ведь присмотрел уже наверняка, — сказал Иващенко.

Антипов не ответил, посмотрел на стайку девчат, обступивших тесно Кострикова. Последние дни они помогали Григорию Пантелеичу. «Надо у него спросить, — подумал он, — как на самом деле Надя Смирнова, со стороны-то и ошибиться недолго, а ошибаться нельзя...»

Костриков сразу понял, зачем Антипов расспрашивает про Надю, и стал нахваливать ее. И трудолюбивая она, говорил, и смекалистая — вмиг все схватывает, никогда два раза объяснять не нужно. Ну, золото, словом!

И окликнул ее:

— Иди-ка сюда, Надюша. Вот Антипов Захар Михалыч, наш лучший кузнец...

— Я знаю, Григорий Пантелеевич.

— Так вот он, стало быть...

— Погоди ты! — осерчал Антипов на поспешность Кострикова. — Враз такие дела не делаются.

— А чего годить?.. Слышь, птица-голубь, хочет он тебя к себе в машинистки взять. Пойдешь? — И подмигнул Наде.

— Ой! — смущаясь, воскликнула она. — Я бы с радостью, только не умею.

— Научишься! Антипов тоже когда-то ничего не умел, хоть и думает, что родился с высшим кузнечным образованием.

— Ладно ерунду-то говорить, — сказал Антипов недовольно. — А насчет того, чтобы взять тебя, — обратился он к Наде, — это правда.

— А начальство разрешит?

— Начальство разрешит, но работа эта не легкая, не в белом переднике. И я не Иващенко или Костриков, всяких там шуток-прибауток не люблю. У меня строго: на работе — работать, а шутки после. Если что, и накричать могу.

Надя съежилась как-то, поджала губы, точно на нее холодной водой плеснули.

— Ты брось, Захар! — напустился Костриков на Антипова. — Зачем девку пугаешь?.. Человек к тебе с радостью и уважением, а ты ее словно плетью! — Он обнял Надю, успокаивая. — Не слушай его, дурака старого.

— Я как лучше, чтобы после не пожалела...

— А почему она должна жалеть? Работа, дочка, интересная, я тебе скажу, а кричать он ни на кого не кричит. Врет, бессовестно. Ему, может, иногда и хотелось бы крикнуть, да не умеет!.. Мямля он, боится всех и себя тоже.

— Ты, Григорий Пантелеич, говори, но не заговаривайся, — вовсе уж обиделся Антипов. — Кого это я боюсь, например?..

— Заело?.. — Костриков рассмеялся. — А ведь точно, Захар, боишься! Отец твой не боялся, а ты боишься.

— Кого?! — требовал Антипов всерьез.

— А хоть бы меня! Или, скажешь, не боишься?

— Ну́ тебя в самом деле. Разговор важный, не шуточный, а ты на шуточки переводишь.

— Без шутки, Захар, с тоски можно сдохнуть, — сказал Костриков, вздыхая. — А дело порешили. Я вроде как сватом оказался, так что с тебя приходится.

— Это с меня, Григорий Пантелеич, — сказала Надя. — Я с получки куплю.

— Ступай работать, купилка! Я тебе такого куплю и получки не дожидаясь, не посмотрю, что девка и взрослая!..

Надя, растерянно поморгав глазами, пошла к подругам. Костриков проводил ее взглядом.

— А ты, — сказал Антипову, — в самую точку попал. Из всех девок самая подходящая. Я уж сам хотел тебе посоветовать.

Кажется, Надя и принесла в цех радостное известие: прибежала с улицы вся красная, запыхавшаяся, схватила Антипова за руку, тянет куда-то, а слова вымолвить не может.

— Что такое? — не замечая, что глаза ее блестят от счастья, испуганно спросил он.

— Там... Там...

— Отдышись сначала.

— Поезд там...

— И что, что поезд? Задавило кого?

— Оборудование... Молот...

— Молот привезли?! — Антипов почувствовал, как похолодало в груди и остановилось на мгновение сердце. — Ты не ошиблась ли? — спросил он.

— Что вы, Захар Михайлович! — Она все тянула, тянула его за руку. — Сама видела!

Какая там работа — все бросились на улицу. Бежали, обгоняя друг друга, однако Антипов, сдерживая волнение и желание тоже припустить бегом (он знал, что первым эшелоном должен прибыть его молот), вышел из цеха степенно, не спеша, вызывая недоумение и досаду у Нади, которой не терпелось.

— Пойдемте скорее! — просила она.

Не стерпел все-таки и Антипов, не сдержал слез, когда увидел: со всех сторон бегут, бегут люди, а маленький маневровый паровоз, «овечка», медленно и осторожно толкавший впереди себя две платформы, был облеплен людьми до самой трубы. И машинист не ругался, не гнал никого прочь, понимая, какая это огромная радость. Он улыбался и махал кепкой.

— Ой, Захар Михайлович! — Надя прыгала и хлопала в ладоши.

А он думал: «Неужели?.. Неужели свершилось и настал час?..» И ему также хотелось прицепиться к паровозу и кричать со всеми вместе «ура!», и размахивать руками, и обниматься с незнакомыми людьми, но он не мог позволить себе такого. Пусть скачут и кричат «птицы-голуби», а ему не пристало, нет.

Он дождался, когда паровоз остановился у цеховых ворот, и тогда только подошел к платформе, на которой стояла, похожая на пирамиду и укрепленная растяжками, станина его молота. Она ничем не отличалась от других станин, не было в ней ничего особенного — станина как станина, — и все же Антипов узнал бы ее из десяти прочих. А хоть и из ста!..

Во всю длину платформы белой краской неровными буквами было выведено: «Рабочий класс Сибири шлет свой пламенный привет пролетариату геройского города Ленина!»

Подошел и Костриков.

— Дождался, Захар? — сказал он и похлопал Антипова по плечу. — Смотри, какой красавец! Раньше не замечал. Сколько же ты на нем отработал?

— Семь лет. В тридцать четвертом поставили. Хороший молот, чуткий.

— Это наш, да?.. — спросила Надя.

Он улыбнулся:

— Наш, дочка. Наш.

— Огромный какой!

— Ну нет, — сказал Антипов. — Семьсот пятьдесят килограмм. А есть и по шесть тонн. Те огромные. А наш с тобой средний. Зато на нем самую точную работу делать можно.

— Страшно мне, — призналась Надя.

— У страха глаза велики, — сказал Костриков. — А ты не робей, птица-голубь. Глаза боятся — руки делают.

— Он послушный, — поддержал Антипов.

Пока монтировали молот, он держал Надю возле себя, не отпускал ни на какие работы, хотя помощи от нее вроде и не было. А надо, чтобы девчонка своими глазами видела каждую деталь, и какая куда предназначена, и как ее устанавливают. После все пригодится. Знание не бывает лишним, всегда к месту придется. Сам Антипов и объяснял, где поршень, где золотник, для чего они нужны в молоте и каким образом работают. Опять же за какой гайкой особенно надо следить, чтоб не ослабла, как ловчее и лучше набить сальники, где почаще смазывать.

— Молот, он хоть и механизм, а тоже, как человек, ласку и заботу любит. Ты к нему со всей душой, и он тебя слушаться будет, не подведет.

Надя — молодец, внимательно слушала все и записывала в тетрадку, которую бог знает где и раздобыла. Слесари как-то посмеялись над ее старанием:

— Ты бы стихи про любовь писала!

— А вы не зубоскальте! — рассердился Антипов. — Чтобы дело разуметь, его знать надо. Привыкли: лишь бы день да вечер, а ей работать на этом молоте.

— Все они одинаковые.

— Для вас. А для машинистки молот молоту рознь. Один легкий на ходу и чуткий, а с другим наплачешься. Ты не смущайся, дочка, пиши себе и запоминай. Они же после сами к тебе придут спросить что. Знаю я этих делашей.

Сердился-то он на слесарей не всерьез — видел, что работают на совесть, но в обиду Надю не давал. Доволен был, что выбрал именно ее. Раз человек все хочет узнать и стремится дойти до всего с пониманием, значит, получится толк. Это ведь со стороны несведущему человеку кажется, будто в работе машинистки ничего нет сложного. Иные считают: дескать, какие там сложности — знай себе нажимай на рычаги и слушай команды. А не тут-то было!.. Обманчивая это простота. От машинистки многое зависит. Случается, и опытный, хороший кузнец пропадает с плохой машинисткой. А бывает, и средний удачливо работает, если повезет на машинистку. Вот Дусю взять. Ей не требуется лишний раз команду подавать, она сама видит и чувствует, когда посильнее ударить, когда полегче. Одно удовольствие с такой работать! И всегда у нее порядок, чистота, сальники плотно набиты — не подтекают, все смазано и вычищено, и шток — зимой — к началу смены подогрет.