— А по шее кому дадут?.. Да ладно уж, черт с тобой. Семь бед — один ответ.

— Давно бы так.

— Думал порадовать тебя, а ты мне устроил!.. Ах, Борис Петрович, Борис Петрович!

— Чем это ты собирался меня порадовать?

— Завтра стекло получаем.

— Вот это действительно обрадовал! — воскликнул Иващенко, забывая о ссоре.

— Так всю жизнь: Кудияш дай, Кудияш достань, Кудияш сделай, а что Кудияш — царь, бог или воинский начальник?! — Он поджал губы, ссутулил плечи и пошел прочь.

К Иващенке подошел бригадир строителей.

— Гнида, — сказал он, сплевывая.

— Кто? — не сразу понял Иващенко.

— Кудияш этот, кто же еще!

— Собственно, по какому праву вы...

— Тут не о праве надо говорить.

— Вы знаете что-нибудь?

— Кое-что, — ответил бригадир. — Закурить не угостите?.. Зимой сорок третьего, — продолжал он, закуривая, — когда самый голод был, послали меня и еще одного рабочего.... После убило его... В общем, ремонт делали в квартире Кудияша. Приказано, нам что! Приходим по адресу, дверь открывает какая-то дамочка. Из этих, сразу видно... — Он опять сплюнул. — Мы стоим в прихожей и не знаем, что делать. Ну, дамочка позвала Кудияша. Тот вышел поддатый хорошо. «Забыл, — говорит, — что вы сегодня начинаете... Завтра надо бы!» В комнате слышны голоса, смех... Кудияш открыл дверь и крикнул: «Машенька, золотце, дай-ка ребятам выпить и закусить!» Появляется эта дамочка, выносит нам на подносе по полстакана водки и по бутерброду с сыром... Согрешили мы, соблазн такой! Выпили, закусили и ушли... — Он затянулся глубоко, жадно. — До смерти себе не прощу этого! Главное, когда вышли на улицу, тут, у парадной же, женщину встретили... Трупик детский тащила на саночках...

— Не может быть... — тихо сказал Иващенко. — Не может такого быть...

— Было. А напарника моего на другой день и убило.

— А вы что?

— А что я?.. — Он безнадежно махнул рукой. — Хотел заявить куда следует... Подумал, подумал и не стал. Заявлять-то, выходит, не о чем!.. Да и кто бы мне поверил.

— Постойте, а ремонт? Ремонт вы делали?

— Дурак он, что ли, этот Кудияш? — Бригадир усмехнулся. — Если и делали, то уже без меня. А я теперь как вспомню про эти бутерброды с сыром, тошнить тянет. И еще эта женщина с ребеночком... Гнида он, гнида и есть! Вы простите, я случайно слышал ваш разговор. Думаете, для чего у него пиловочник приготовлен, про который вы говорили?

— Не знаю.

— Дачу он строит.

— Какую дачу?! — Только сейчас Иващенко понял, почему Кудияш легко согласился отдать доски и сообщил, что получают стекло. Хотел замять... Однако в голове не укладывалось все это. «Возможно ли? — думал он. — Возможно ли, чтобы в такое-то время...»

— Обыкновенную дачу, — сказал бригадир. — Где-то под Териоками. На море!

— Вы... точно знаете?

— Поди узнай точно! Люди говорят.

— Мало ли, что люди скажут.

— За что купил, за то и продаю.

— Давайте договоримся, — сказал Иващенко. — Вы пока не распространяйтесь на эту тему. А я заявлю...

— Бесполезно, Борис Петрович! Выкрутится. Как же, блокадник, орденом награжден.

— Это будет видно. Как ваша фамилия?

— Тимофеев.

— Значит, договорились?

— Пожалуйста, только ведь я ничего особенного не знаю...

Гадко, мерзко было на душе Иващенки после этого разговора. И не хотелось верить... Тем более, как работник, специалист Кудияш в общем-то безупречен, а что поссорятся иногда, погрызутся — с кем не бывает! На то и работа. Но неужели он оказался подлецом?.. Затеять в сорок третьем году ремонт собственной квартиры, когда никто — никто ли? — не был уверен в завтрашнем дне, строить дачу, когда еще идет война, льется человеческая кровь...

Первой мыслью было поделиться с кем-нибудь. С Костриковым, например. Он, возможно, и знает что-то, блокаду переживал здесь. Или с Антиповым. Это человек принципиальный. Но здравый смыел одолел минутное желание, и Иващенко решил пойти в партком, это самое верное. Тотчас пойти не было времени, как раз привезли доски, и нужно было проследить, чтобы строители не напороли с заливкой фундамента: работали больше без чертежей — новые делать некогда, а искать в архивах старые и того дольше...

Нельзя сказать, что механик был человеком излишне придирчивым, занудным, нет. Просто любил порядок во всем, работу ставил превыше всего и не терпел никакой халтуры. Доставалось от него не только строителям, с которых спрос особенный, коль скоро они профессионалы в своем деле, но и девчонкам, присланным в помощь на время восстановления цеха.

— Давайте, давайте, жмите! — покрикивал на них Иващенко. Но не зло, без досады, понимая, что силенок-то у девчат кот наплакал. Откуда им взяться, силенкам, если многие едва ноги от слабости передвигают.

— Устали, Борис Петрович, — скажет какая-нибудь, посмелее. — Передохнуть надо.

А он свое:

— Ничего, девочки! Побольше поработаете — покрепче поспите. Вам полезно спать. Женихи ваши еще воюют, вот и спите себе на здоровье!

Девчонки краснеют, смущаются — молодые все же, нецелованные, — а он смеется.

— Чего краснеете? Жизнь — она свое должна взять и обязательно возьмет.

Поначалу, может, и сердились на него, но быстро разобрались, что своими шутками Иващенко поддерживает в них оставшиеся силенки, и сами отвечали тем же. Да ведь и заботился он о девчонках, как о собственных детях, даже дополнительное питание каким-то образом сумел выхлопотать. А как же иначе?.. Иная чуть повыше тачки, а везет, толкает, обливаясь по́том и набивая на руках кровавые мозоли. Везет и не жалуется, как ей тяжело. И ночью отдых не отдых: общежитие прямо на заводе, отапливается худо, вместо стекол в окнах — фанера, доски, а «буржуйка», как известно, греет, покуда ее топишь. Огонь погас — и вмиг остыла.

Девчонки-то большинство не местные, не ленинградские: из области привезенные комсомолки-добровольцы.

Антипов, глядя на девчонок, печалился. «Дети совсем, — думал он, — им бы поспать подольше, вечером на танцульки сбегать, а они каждая за двух мужиков делают! Что же с ними потом-то будет, когда постарше станут?.. Всю молодую красоту угробят на этой работе. Парни с войны вернутся — и посмотреть на них не захотят...»

И еще он думал о своей дочери и тихо, скрыто радовался, что ей не выпало того, что этим бедным девчонкам. Нелегко, конечно, и Клавдии, работа ее — не в конторе сидеть, но как-никак не носилки с битым кирпичом таскает и не долбает ломом бетон, а главное — живет в тепле, в домашнем уюте и сыта. Опять же у матери под боком. Есть кому приласкать-приголубить и пожалеть, если беда какая случилась. Это ведь не замечается и не ценится, когда оно с человеком, а вот когда нету...

Одна из девчонок, Надя Смирнова, особенно приглянулась Антипову. Бойкая в меру, работящая и веселая. В перерыве соберутся кучкой, носы повесят от усталости, а Надя тормошит подруг, не дает грустить. То песню запоет, то смешное что-нибудь начнет рассказывать — смотришь, и оживились девчонки, заулыбались, носы свои курносые и веснушчатые вверх тянут. Вот и решил Антипов взять ее к себе в машинистки, пока Дуся, с которой отработано много лет, не вернется из эвакуации. Ходят упорные слухи, что часть оборудования уже в пути на Ленинград, пора подумать о бригаде — с кем работать. Подручного выделят, а машинистку найти непросто.

При случае завел разговор с Иващенкой, поскольку он и механик, и вроде как начальник цеха. Старший в общем.

— Говорят, Борис Петрович, что молот мой скоро приедет, — начал он издалека.

— Говорят. А ты о бригаде беспокоишься, а?..

— Да ведь пора и побеспокоиться.

— Один не останешься. Найдем тебе помощников.

— Так-то оно так, — согласился Антипов. — Насчет подручного у меня сомнений нет. С машинисткой труднее. Дусю мою не вызвали...