— Вот именно! — ухватилась Варвара за последние слова сестры. — Почему? Надо выяснить! Ведь он, когда ко мне приходил до этого, тоже был недобрый, но не настолько!

— Ну-у... — протянула Любава. — У Марьи надо спросить, не заметила ли она чего.

Никита снова зарычал — забыли что ли, откуда он такой распрекрасный вернулся?

— Не забыли, — ответила Любава. — Кстати, готов отвар! Я его уже перелила, смотри.

Она достала из комода с кучей ящичков плоскую металлическую фляжку и потрясла.

— Делаешь глоток, пару часов действует. Часто не пей — от него голова болит. Просто носи с собой.

— Мы тебя всё равно к Марье не возьмём, Ник, не переживай, — сказала Варвара, делая маленький глоток.

«Не больно-то и хотелось!» — гавкнул Никита.

— Ой, Любава, работает!

Любава покачала головой:

— Конечно, работает! Зачем сейчас выпила? Никита, ты нам потом расскажешь, что помнишь. А то Варвара будет на Марью волком смотреть — она у нас чувства скрывать не умеет. К слову, тебе не кажется, что Никита стал чуть больше волком?..

Троица дошла до дома Варвары, где Любава только и смогла, что охнуть, увидев разгром. Никита вдруг понял, что так и не поблагодарил Варвару, поэтому закрутился вокруг неё, гавкая все слова благодарности, которые мог вспомнить — ведь если бы не он, не было бы у неё этих шрамов! Варвара потрепала его по голове и сказала, чтобы он о прошлом не думал.

— Битого, пролитого да прожитого не воротишь, — сказала Любава.

Варвара переоделась в голубой сарафан. Рубаху оставила, чтобы скрыть розовые шрамы от старшей сестры — они не хотели говорить ей всё сразу, чтобы та не пошла напрямую к Кощею разбираться. Никите она строго-настрого запретила ходить к обелиску с грибами, чтобы ничего не сдвинуть. Он проворчал, что не маленький.

Уже когда девушки подходили к молочной реке, Любава сказала:

— Ты зря его Ником зовёшь. Всегда помни: он не собака. Иначе он сам забудет и одичает. Он и правда маленько изменился.

У Марьи, как обычно, царил закат, бросавший сиренево-розовые отблески на синюю траву и фиолетовые листья деревьев. Здесь Кощей обычно отдыхал, прежде чем уйти в свой дворец, поэтому яркий свет был бы некстати.

– Может, надо было звякнуть? – с сомнением проговорила Любава, отмахиваясь от навязчивых светляков.

– Разве же она когда-нибудь отвечает? – сказала Варвара.

– И то правда!

Пришлось стучать. Марья точно почувствовала, что кто-то пересёк реку, но не вышла. Варвара испугалась, что и с третьей сестрой что-то случилось, но спустя некоторое время дверь отворилась.

– Что это вы здесь делаете, девчоночки мои? – игриво спросила женщина в чёрном сарафане на голое тело, обнажавшим плечи. – Что мрачные такие? Ну, заходите давайте, присаживайтесь – в ногах правды нет.

Марья, третья кощеева сестра, была старшей как по званию, так и по возрасту – в два раза взрослее Варвары и Любавы. К Кощею она пришла лет пятнадцать назад и видела уже нескольких первых и нескольких вторых сестёр. Светлые волосы её, обрамляющие бледное узкое лицо, с тех пор изрядно разбавили седые пряди, а вокруг голубых глаз прибавилось морщин, но это только сделало её красоту острее и опаснее, словно ледник на вершине горы.

Варвара, пока шла за ней, тайком распустила волосы, чтобы прикрыть свежие шрамы. От прихожей одна дверь вела в спальню с большой кроватью, а другая – в столовую с круглым столом. От множества свечей шёл жар. Роились мушки - убирали пыль и остатки еды. У Марьи не было не то что печки – ни намёка на кухню, зато имелись иные чары.

Когда девушки уселись, она поставила на стол чёрную керамическую пластину, на ней устроила серебряную кастрюльку, засыпала молотую жжёную пшеницу – чая у неё не водилось, залила водой. От кастрюльки пошёл пар, и Марья разлила напиток по чашкам.

– Молоко? Сливки? Мёд? Перчик? – подмигнула она Варваре.

Той не нравилась эта чёрная жижа в любом виде, поэтому она просто поблагодарила сестру и взяла как есть, без добавок. Любава пожелала молоко. Марья выбрала из миски, наполненной разноцветными шариками, один, белый, постучала им по столу, беззвучно проговаривая губами заклинание, и на последнем ударе шарик впечатался в стол, стал плоской лужицей, которая потекла вверх и сформировала маленький глиняный молочник.

– Как же здорово, Марья! – хлопнула в ладоши Любава. В присутствии старшей она всегда превращалась в восторженную девочку.

Марья раздавила на тарелку два шарика – на этот раз коричневых. Получилось по горсти жареного арахиса, который для Марьи когда-то раздобыла Варвара, и лесного ореха. Стояла душная, неудобная тишина, нарушаемая стуком ложки о края чашки – Марья добавила себе мёд.

– Ладно, девчоночки, можете не пыхтеть, правильные слова придумывая. Я кота расспросила. Говорит, ты, Варвара, в богатыря влюбилась.

Любава вытаращилась сначала на одну сестру, потому на другую. Варвара, только хлебнувшая чёрного варева, подавилась и закашлялась.

– Это я-то? – воскликнула она.

– Ты, – кивнула Марья. – А Кощей его не пожалел. Поэтому пришли?

– Я не влюбилась, – ответила Варвара, краснея до ушей, чем вызвала у старшей усмешку. – И это не первой важности вопрос. Мы пришли спросить, как прошла твоя последняя встреча с Кощеем. Ты ничего непривычного не заметила?

Марья подняла брови-дуги.

– Например?

– Ну-у... – протянула Любава. – Он такой суровый был в этот раз. И с царевичем...

– С богатырём он милостиво поступил, малышка, – перебила Марья. – Ему повезло, как ни одному другому. Не останься Кощей у меня подольше, богатырь ваш, царевич, пошёл бы за реку – видела я, как он упрям! – а там бы его Кощей в камень и обратил. А теперь бегает щеночком по полям и лугам, чем не жизнь. Отпустите его уже к людям. Вы его не расколдуете, а Кощей такое условие поставил, что его никогда не выполнить.

– Какое?! – вскричала Любава.

– До кощеевой смерти, – сообщила Марья.

У Варвары внутри как будто что-то оборвалось. Она беспомощно посмотрела на Любаву, но та и сама не могла вымолвить ни слова.

– Даже у камня есть надежда, камень почти бессмертен, – прошептала Варвара. – А Никите всю жизнь теперь в собачьей шкуре бегать?

– У него и имя было? Теперь нужно другое, негоже псу с человечьим жить, – безжалостно сказала Марья. – А насчёт Кощея – с чего ему быть добреньким. Война на носу, Синеликий плывёт со своим зачарованным флотом, а Приморский царь кочевряжится, жмётся свои войска отдавать в общее пользование. Цари все, кто у моря, согласны – Стоум, Добромысл, Даниил и ещё десяток других. А Иван Приморский, у которого самая большая армия, такие условия ставит, что впору посмеяться, если бы Синеликий не был на подходе. Я Кощея увещеваю – не принимай, поторгуйся. Приморский цену набивает. Как Синеликий подойдёт – не до нелепых прихотей будет. А Кощеё злится, конечно. Не торгаш я какой-то, говорит! Времени, говорит, нет. Собрался соглашаться. Мы на том и поругались... Я сказала, что если уступить Ивану Приморскому, чтобы в мой дом не приходил больше. А тут и царевич ваш, Никита, пожаловал. Я хотела его сразу в Явь выкинуть, но он шустрый оказался, только мы его и видели. Ты пей, Варвара, на тебе лица нет.

Варвара бездумно хлебнула горькой жидкости. Та магическим образом не остывала и продолжала обжигать губы. Любава расслабилась и выбирала из миски лесной орех.

– Он его убить хотел, – сказала Варвара.

– Кто кого? – раздражённо спросила Марья, считавшая, что разговор завершён. – Твой богатырь Кощея? За этим они все и приходят! А что до Кощея – он в своём праве, на своей земле, и не тебе судить, девочка.

Варвара сжала губы, отодвинула кружку и хотела возразить – возражений у неё был миллион, но Любава положила ей руку на плечо и сказала:

– Спасибо тебе, Марья, за угощение. Ты, разумеется, права. Ты и старшая, и дольше всех здесь.

Марья благосклонно улыбнулась первой сестре.