Девушка вытерла рукавом слёзы. Она казалась младше своего возраста из-за больших голубых глаз и маленького роста — последнее даже сам маленький Никита заметил, когда девушка проходила мимо служанок, охавших на страшненького пса.

— Давай тебя назовём... Дворян! Я тебя во дворе нашла. Вот мамушки смеяться будут! Я у папеньки ошейник выпрошу, синий с жемчугом, хочешь? Он тебя точно позволит оставить! А то с Марьей на пару заладил — трусиха Пелагея, ничего поручить ей нельзя! Так вот, пусть видит, что я пса подобрала. Некрасивый, и что! Дикий зато. Ты же дикий?

Никита издал короткий горловой рык.

— Вот, хороший Дворян. Я Костлявого боялась не потому, что он на вид уродливый. Чего тут бояться — противно только. А теперь выяснилось, что это наведённое, он-то оказался собою хорош.

Никита напрягся. Значит, Пелагея уже видела где-то расколдованного Варварой Кощея... Значит, он во дворце? Повезло Никите встретить младшую царевну, может, будет везти и дальше!

— Ну, Дворян, мал телом, да велик делом! Они увидят! — сказала повеселевшая Пелагея, весело цокая каблучками по мраморному полу. Они подошли к высокой двустворчатой двери, окрашенной в красные и белые полосы, и прислужник распахнул их перед девушкой.

От открывшегося зрелища даже Пелагея приостановилась, а Никите стало так плохо, что он на минуту потерял способность мыслить по-человечески, зажмурился и тихонько заскулил.

— Что за стоны, Пелагея? — произнёс строго голос, и Никита его узнал, потому что слышал уже царя Ивана Приморского на площади. — Почему опаздываешь!

— Смотри-ка, — насмешливо вторила отцу Марья. — Псину притащила!

Звенели приборы о посуду, слышалось тяжёлое дыхание, отвратительное чавканье, всхлипывание Пелагеи над ухом. И знакомое тук-тук, тук-тук, тук-тук.

Никита заставил себя открыть глаза. Только бы не вырасти в волка!

Зал с высоким потолком уже освещали солнечные лучи, которые, проходя сквозь замысловатые жёлто-зелёные витражи с вкраплением красного, делали помещение похожим на подводное царство. У противоположной стены на возвышении стоял стол, а за ним на троне восседал не Иван Приморский, а лысое синекожее чудище с выпученными чёрными глазами и торчащими острыми ушами. Оно склонилось над тарелкой и огромной пастью с несколькими рядами острых зубов поглощало еду с блюда, помогая себе всеми четырьмя руками.

По правую руку... По правые руки сидел царь Иван с недовольным выражением лица и поглаживал белоснежную бороду. С другого бока наслаждалась красным вином в рубиновом кубке Марья Ивановна в пышном чёрном платье, расшитом, словно слезами, каплями белого и серого жемчуга, причудливо мерцающего в зелёном освещении. У окна, готовый услужить, стоял мужчина в нарядном камзоле. Место на краю стола со стороны Марьи пустовало, ждало Пелагею.

Но конечно, не от этого зажмурился Никита. Перед столом, прямо в центре зала, спускалась с потолка цепь из болотного серебра, и на ней висел, подвешенный за ноги, мужчина. Тук-тук. Тук-тук. Чёрная рубаха в разрезах. Руки связаны за спиной, прикованы к цепи вокруг пояса. Тук-тук. Волосы, украшенные бусинами и нитями, свешиваются к мраморному полу, где расстелен белый в тёмно-красных пятнах круглый ковёр. Подбородок задрался, глаза закрыты. Лицо красное от давления. Две полоски крови из носа застыли на лбу. На ковре — блестящий меч без единой царапины и три яблочка: костяное, деревянное и серебряное.

«Хорошо, что Варя не здесь», — промелькнуло в голове Никиты.

— Не реви, дура! — прикрикнула Марья. — Мясо остывает. Садись. Псину свою оставь за дверью.

— Не оставлю! — зло выкрикнула Пелагея. — Это Дворян, он мой друг!

— Дворян?!

Марья залилась смехом, даже Иван Приморский царь не сдержался, а Синемордый оторвался от тарелки и вперил взгляд рыбьих глаз в младшую. Никита закопался, закрылся хвостом — а то вдруг чары заметит! Снова раздалось чавканье. Пелагея ссутулилась и медленно пошла к столу, вцепившись в Никиту так, что он едва не выплюнул камушек.

Тук-тук — прошли они мимо Кощея. Сердце билось на высоте Пелагеиного трепещущего сердечка. Запах крови смешался с лёгкими духами Пелагеи, и Никита вжался носом ей в живот.

— Стой-ка! — весело сказала Марья, и Пелагея остановилась.

— Что тебе?

Никита высунулся наружу. Марья, пританцовывая, с кубком в руке, вышла из-за стола. Синемордый облизывал тарелку, слуги уже несли новое блюдо, исторгающее ароматный пар из-под крышки.

— Смотри, Пелагея, каков красавец! А ты замуж за него не хотела. Сейчас мы откушаем и твоего женишка убивать будем.

— Не сечас, — пробулькало чудище, вытирая рот краем белоснежной скатерти. — Даёт секрет доспех, даёт другой секрет — после смерть.

— Он не скажет! Я же говорила! — резко ответила Марья. — Его можно убить сейчас! Я приведу Любаву, она знает, как яблоки открываются — это её работа!

— Не убить! — возразил Синемордый мирно. — Не время. Время вопросы.

— Время?! Я ждала пятнадцать лет, я больше не могу!

На щеках Марьи появились два малиновых пятна, она сжала ножку кубка, и по нему пошли искры.

— Ждал десять век, — Синемордый растопырил по пять пальцев на каждой левой руке, одной правой поглаживая живот, другой — лысую голову.

— Без меня ты ждал бы ещё столько же! — закричала Марья.

Пелагея отвернулась от сцены, лишив и Никиту возможности наблюдать.

— Он и правда красивый, — прошептала она дрожащим голосом, гладя Никиту по шерсти. — А я не заметила чары, я почти не умею, не то что Марья...

— Дочь, уймись! — взмолился Иван Приморский. — Разве для того ты вернулась? Не рушь то, что мы создали.

— Я вернулась мстить! Я жила местью все эти годы! Вы хотите лишить меня смысла жизни!

Синемордый квакающе смеялся. Марья кричала в ответ. Царь Иван пытался её утихомирить.

— Они же замучают его, Дворянчик... Видишь, они и меня не любят. А я, кажется, и тебя уже успела полюбить. Хоть ты и уродец. Вот если бы я умела с чарами обращаться... Я бы, глядишь, и Кощея полюбила, и спасла бы его... А сейчас только так могу спасти. Посиди тут, на тряпочке. Осторожно, кровью не запачкайся.

Пелагея, оглянувшись на неутихающую ссору, осторожно посадила Никиту рядом с мечом и яблоками. Никита ничего не понимал. От запахов кружилась голова, крики Марьи не давали сосредоточиться. Со звоном упал кубок на мраморный пол, капли вина вперемешку с осколками заблестели в преображённом витражами утреннем свете.

Никита отвлёкся и не заметил, как...

— Здесь уже шрам, — пошептала Пелагея. — Значит, сердце чуть в сторону...

Тук-тук.

...в её руке блеснул тонкий кинжал.

— Стой! — закричал царь Иван, вскакивая из-за стола.

Тук...

Никиту вдруг свернуло, развернуло, вывернуло, стены и потолок набросились на него, сдавили грудную клетку и резко отпустили. Его ослепило непривычными цветами — всё стало ярче, синее, лазурнее, и от контраста красный впился в глаза резкой болью. Юноша сгрёб руками меч и яблоки вместе с окровавленным ковром и с первым выдохом выплюнул камень.

Последним, что он увидел, прежде чем мир скользнул, была разъярённая синяя морда с вытянутыми четырьмя руками. На Пелагею летел шар синего огня. Никиту обдало жаром, и тут же он рухнул в траву и грибы, задыхаясь и яростно моргая обожжёнными ресницами.

В ушах так и стоял последний крик Пелагеи. Нет... Это был уже другой крик.

***

Пока Любава занималась делами, ей сделалось легче. Вихря она оплакала, свила в его честь венок — простой, из изумрудной травы, и пустила по молочной реке. Когда-нибудь он вернётся, может быть, преображённый чарами, а может быть, потрёпанный течением и покусанный любопытными козами. Река замыкалась сама в себе, так учил Кощей, но она не понимала. Это было не её призвание, и она радовалась, когда закончился первый год в Междумирье-Межречье, и чародей стал учить её тому, чем и должна заниматься первая сестра.