Никита встал на все лапы и гавкнул, привлекая к себе внимание, и зарычал.

— Он говорит, это не женщина заколдовала, — нахмурилась Любава. — Но женщина там была... Взрослая, светловолосая, красивая, как зимний закат.

Никита покружился вокруг своей оси, что-то заворчал.

— Это он всё говорит? — не поверила Варвара.

— Я тебе зелье сделаю, поймёшь, — отмахнулась Любава. — Это не только звуки, но и мысли, взгляды, интонация... Слушай! Говорит, с женщиной был мужчина. В постели. Она ему спину разминала. Не молодой, не старый, весь шрамах, цепью и ремнями перевязанный. Вот он его и заколдовал.

— Не может быть! — ахнула Варвара и опустилась на траву рядом с псом. — Я виновата! Надо было тебя задержать и отговорить, Никитушка! Любава, может, Марью позовём? Втроём решим, что делать!

Никита зарычал опять.

— Он говорит, она смеялась над ним. Кощей что-то ему злое сказал — он не помнит, а женщина повелела Кощею расправится с Никитой... Но это точно неправда, — перебила сама себя девушка. — Ты, наверное, перепутал. Она ему повелеть ничего не могла. На ухо ему шепнула? Ну вот! Ты уверен, что это не она тебя заколдовала?

Пёс гавкнул. Любава покачала головой и объяснила Варваре:

— Всё твердит, что Кощей его зачаровал. Как именно и что говорил при этом — не помнит.

— Кощей в этот раз уставший был, Любавушка, мог в сердцах...

— Да в каких сердцах, Варя! Нет у него никакого сердца!

Варвара несогласно поджала губы и встала.

— Но он всё равно был сердитый, ты же заметила. Сказал, что война скоро будет...

— Ладно, сестричка, давай сначала сварим тебе зелье, а Марью позовём, когда Кощей уйдёт. Тише едешь — дальше будешь.

— Хорошо, — вздохнула Варвара. — Запиши мне это название, пупырник, как его там...

— Пупырчатка двуслойная крапчатая, — поправила Любава.

— Да, это! Я пойду к Аннушке.

— А с ним что будем делать? — спросила первая сестра, указывая на серо-чёрного то ли пса, то ли волка.

— Может, у тебя побудет?

Любава тоже встала и сердито ответила:

— Подумай! Кощей за Вихрем придёт! Может через неделю, а может, сегодня ночью. Думаешь, он Никиту не учует? Даже я издалека почуяла! Думаешь, обрадуется, что мы тут бывшего богатыря приютили? Которого он лично превратил и прогнал?

— Ты права, — вздохнула Варвара. — Возьму его с собой.

Всю дорогу до дома Никита плёлся за Варварой, опустив нос. Единственным преимуществом собачьего тела было то, что молочная река пропускала без давления, гул почти не ощущался, а чёрных линий он вообще не увидел. Словно сквозь туман прошёл. Да и Варваре, похоже, было так же легко.

А вот остальное... Пахло всё, как будто специально лезло в нос! Никита чуял зайца до того, как увидит, ощущал аромат трав там, где проходила Любава. А цвет! Рыжие волосы первой кощеевой сестры казались жёлто-зелёными, да и кожа приобрела в собачьих глазах зеленоватый оттенок. Весь окружающий мир стал почти полностью серым. А ещё всё шевелилось... Никита и не представлял, сколько вокруг разного движения! И оно сопровождалось звуками — каждый шелест крыльев, каждую падающую с ёлки иголочку слышал Никита собачьими ушами.

Но худшее — хвост. Он делал, что хотел — поджимался, вставал трубой, а то и дёргался из стороны в сторону так, что болтало всё тело.

В мире второй сестры, как и в первом, было так же светло, как и раньше, хотя Никите казалось, что уже должен был наступить вечер. Опять чары! Он зарычал, и Варвара стала говорить что-то утешительное и бессмысленное.

Девушка сначала оставила Никиту на улице, чтобы переодеться и приготовить постель, а потом пустила в дом. Она постелила ему коврик у двери, забралась под одеяло и хлопнула в ладоши. На мир опустилась тьма, только кристалл на столе мягко светился оранжевым. Или не оранжевым — Никита теперь точно не знал.

— Надо поспать, Никита. Туда, куда нам надо, сейчас только-только наступает утро, а у Аннушки ночь.

Никита долго не мог заснуть — слишком много тревожащих, наводящих ужас мыслей крутилось в его лохматой голове, и все о сегодняшнем дне. Когда он пытался подумать о будущем, его сковывал страх от того, что он может остаться собакой навечно. Варя ворочалась и тяжело дышала. Никите показалось, что он только заснул, только провалился в чёрный сон без сновидений, как Варвара вновь хлопнула в ладоши:

— Пора. Подожди здесь, я схожу умыться.

Когда она вернулась с реки, причёсанная и гораздо более свежая, чем после беспокойного сна, Никитина очередь настала плескаться в водице без вкуса и запаха — а и всё равно приятно! Напился вдоволь! Говорят, вода не мутит ума, только то не о собаках — о людях. Увлёкшийся Никита чуть не забыл, что у них дело.

Помчался в весь дух, чтобы ветер подсушил шерсть, а у домика резко остановился. Сидит на крыльце кто-то в сандалиях, коротких широких брюках, распашонке белой и огромной соломенной шляпе, закрывающей лицо. На шее мешочек висит. Принюхался и по-собачьи рассмеялся — гхав, гхафф! — конечно, Варвара. Но зачем так странно одета?

— Ты голодный, наверное, — спросила девушка, поманив его к себе, — я тоже. Но у меня только хлеб да лепёшка с сыром. Прости, царский сын, нечем тебя потчевать кощеевой сестре.

Никита набросился на кусок хлеба, как будто неделю не ел. Варвара отщипывала по кусочку то сыра, то лепёшки и не спешила есть.

— Смотри, — говорила девушка. — Сейчас раннее утро. Солнце только встаёт. Я это чувствую. Любава так не умеет. Там восток, — она указала на горизонт за избушкой.

Наверное, ей просто нужно что-то говорить, чтобы не переживать, догадался Никита. Он постарался жевать медленнее, чтобы выглядеть прилично. Нельзя забывать, что внутри собачье-волчьей шкуры прячется хорошо воспитанный человек!

— Есть, знаешь, мир человеческий, Явь. А рядом с ним, как будто там же, но невидимый, мир духов — Навь. А посередине — Междумирье-Межречье, которое построил Кощей, чтобы отгородить людей от всего страшного, от чудовищ, что в Нави хозяйничают. Так построено: Явь — река — первая сестра — река. Вторая сестра — река. Третья сестра — река. Дворец Кощея. А дальше, наверное, тоже река. Там я не была. Кажется, что идёшь вперёд, но на самом деле реки перемещают тебя между этими мирами, которые в одном месте... Ты просто оказываешься на другом слое. Непонятно? — вздохнула Варвара.

Никита гавкнул — можно было бы и понагляднее объяснить. Сделал брови домиком.

— Это всё, как... Как блинный пирог. Каждый мир — блин, а между ними сметана — молочные реки. Но не плоские. Не в плоскости... — Варвара, кажется, и сама запуталась. — В общем, я хотела сказать, что солнце только в Яви светит, но я его каким-то даром чувствую. Ладно, пойдём.

По дороге из опавших иголок, которые под лапами ощущались совсем не так, как ощущались бы босыми ногами, они дошли до огромной светлой колонны в поле грибов, окружённом самыми тёмными елями.

— Это обелиск, — сказала Варвара. — Он был создан, когда только создавался мир людей. На нём рисунки: это слова, обозначающие разные места. Камушки чёрные видишь? Они не просто так раскиданы. Иди за мной очень осторожно.

Варвара пошла вперёд по грибам, сама напоминая в своей соломенной шляпе огромный гриб. Никита подметил, что некоторые поганки и мелкие мухоморчики были недавно растоптаны. От них шёл странный запах, острый, сырой, но приятный.

— Ты только не пугайся. Дыши.

Девушка наклонилась, одной рукой взяла Никиту за загривок, а другой подняла чёрный блестящий камушек.

Никита не успел испугаться, да и подышать тоже не успел. Земля ускользнула из-под лап, но тут же под ними оказалась другая. Нос заполнили яркие, незнакомые запахи, а в уши хлынул шум, голоса, лай, крики птиц, звон и отдалённый стук.

— Дыши, дыши, — шёпотом приговаривала Варвара, удерживая заметавшегося было Никиту за холку.

Покинув пыльный закоулок меж глиняных стен низких домиков, покрытых соломой, Варвара и Никита окунулись уже в настоящий шум и гам торговой улицы. Толпились люди, одетые, как Варвара. Спорили с торговцами. Кто-то тащил телегу на одном колесе, гружёную навозом. Тут и там стояли палатки, скрытые от палящего солнца огромными сухими листьями. Продавцы, все как один черноволосые, черноглазые, некоторые с тёмной, в цвет медвежьего меха, кожей, орали что-то на непонятном языке, махали Варваре. Один, с запятнанным фартуком на толстом пузе, игриво подзывал Никиту, подманивая его куском мяса. У Никита потемнело в глазах от голода, и он рванулся вперёд.