— Оставь его, прошу! Пожалуйста, не трогай! Кощей, умоляю! Это мой друг!

Кощей резко дёрнул рукой, и Варвара не смогла удержаться и упала на пол. Никита взвыл, Кощей встряхнул его, и пёс затих. Чародей распахнул дверь, и девушка в отчаянии ухватилась за его ногу. Чёрные ветви доспеха резанули по лицу, расцарапали руки и грудь, а болотное железо несло непереносимый холод, но Варвара не отпускала.

— Оставь его, пожалуйста! Не трогай! Прошу! — сорванным голосом закричала она, и Кощей вдруг остановился.

Чародей развернулся от двери, и Варвара со стоном отлипла от его сапога. Ладони были липкими от крови, но ей было не до того. Удерживая затихшего Никиту в поднятой руке, Кощей навис над девушкой, и она уставилась в тёмные провалы глазниц шлема-черепа.

— Я тебя многому учил. Не учил только тому, чем ты по праву рождения должна обладать. Кто мог подумать, что у царской дочери гордости нет. Оставь себе свою псину, но чтобы он мне на глаза не попадался. Сколько ты тут ещё пробудешь — решу после войны.

Кощей отшвырнул Никиту к стене, развернулся и вышел, хлопнув дверью. Мир вздрогнул, захлебнувшись тьмой, но тут же выдохнул. Дважды звякнуло из сундука.

Варвара тоже выдохнула. Вдохнула. Выдохнула. Раз-два. Раз-два. Её трясло, как от мороза. Прихромал Никита, начал лизать её раненные руки. Щипало ужасно. В глазах тоже щипало.

— Нет, — прошептала девушка, кутаясь в разорванную окровавленную одежу. — Нет. Плакать мы не будем. Гордости у нас, конечно, отродясь не водилось. Какая гордость у дочери царя Тихомира! Смешно.

Никита обеспокоенно гавкнул.

— Если бы у отца была гордость, — продолжала девушка, слегка покачиваясь и уставившись в стену остекленевшими глазами, — то он бы не придумал брать в долг у Приморского царя, и я бы не попала сюда. Если бы у него была гордость, он бы не отдал старшую дочь за сына своего врага, и началась бы война. Если бы у меня была гордость, ты бы сейчас тут не сидел, Никитушка. Получается, гордость — штука вредная. Так что мне она совершенно не нужна. Но плакать мы всё равно не будем, хотя не имея гордости можно и поплакать.

Она надолго замолчала, глядя в одну точку и мелко трясясь. Никита устроился ей под бок и вздрогнул, когда она неожиданно заговорила снова:

— Мне только одно не по нраву, Ник. Если бы я не знала, что Кощей не выпускает доспех из рук, я бы подумала, что это не Кощей.

Никита вскочил и разразился возмущённым лаем.

— Да, я тебя понимаю, — кивнула Варвара и с трудом поднялась на ноги. — Он тебе сразу не нравился, потом он тебя превратил, а теперь вот это всё. Но поверь, я его пять лет знаю. И это совсем не Кощей.

Она хлопнула в ладоши, ойкнула от боли. Мир вспыхнул бессолнечным светом, который осветил разнесённую комнату. Варвара медленно ходила туда-сюда, иногда поднимая что-то из вороха перьев.

— Нехорошо. Лечебный настой пролился. Аннушку придётся просить приготовить много новых ингредиентов... Смотри, как хорошо. Книгу я успела сунуть под покрывало. У меня тут тайник, знаешь? Нет, конечно, не знаешь. Даже Кощей не знает. Так. Так. Плакать не будем. Ведь это хорошо. Если бы он узнал, что я от него не только тебя скрываю... — Варвара взялась за грудь: — Что-то сердце кольнуло. Пойдём-ка к Любаве, а, Ник?

Никита гавкнул, но Варвара не поняла. Он подошёл к открытому сундуку, постучал лапой. Она всё равно не поняла. Пришлось зубами вытаскивать сарафан.

— А-а... — тускло протянула девушка. — Я у Любавы переоденусь. А то сарафан перепачкаю, только лишние силы тратить на очистку. Без гордости-то можно и в рванье ходить!

***

Прежде чем перейти реку, Никита всё же окунулся, чтобы смыть сажу... и ощущение от хватки Кощея на загривке.

Любава сидела на изумрудной траве, скрестив ноги, окружённая козами и курами, и тормошила кончик рыжей косы. Завидев Ульяну и Никиту, она подскочила, распугав кур, и бросилась навстречу. Никита запрыгал, завилял хвостом, а потом завыл: «Посмотри, что!»

Но Любава уже увидела.

— Варвара, что с тобой?! Варенька! Это что, он сделал?!

— Да нет, Любава, — отмахнулась девушка. — Это я сама полезла обниматься. Гордости у меня, знаешь, нет.

Варвара глупо засмеялась и опять задрожала. Никита заскулил. Любава, нахмурившись, поводила у Варвравы перед глазами рукой и воскликнула:

— Да она заморозилась! Никита, ты не видел, она не делала пальцами вот так? — девушка показала жест.

— Плакать мы не будем, — пробормотала Варвара, но Никита уже был на грани, хотя богатырю не положено.

— Не будем, — согласилась Любава. — Хотя я уже. Видишь, глаза красные?

Хоть было не до того, но Никита тут только заметил, что и в глазах у девушки изумруд.

— Никитушка, ты-то в порядке? — спросила Любава и ответила на его гавканье: — Ну, синяк — это ерунда, пройдёт. Мы Варю сначала разморозим, а потом подлечим. В заморозке раны не затягиваются, просто замирают. И чем дольше она заморожена, тем сложнее отморозить, понял?

Никита гавкнул, а бледная Варвара не реагировала больше на слова, но послушно взяла Любаву за руку и последовала за ней в маленький домик, который служил кухней. Никиту оставили снаружи с зажаренной до хрустящей корочки курицей, в которую он тут же вцепился, представляя, что перегрызает горло Кощею. Сначала из домика потянуло дурманящим ароматом трав с горькой ноткой водки, и вскоре после этого раздались рыдания. Никита поскрёбся в дверь, но его не пустили. Пришлось шататься вокруг, кур пугать. Наконец, Любава вывела всё так же рыдающую Варвару и отправилась с ней к реке смыть кровь. Никиту опять бросили одного, и он обиженно улёгся у входа в избушку первой кощеевой сестры.

***

Любава отодвинула все шторы и занавески к стенам, чтобы пустить в помещение больше света. Варвара, обнажённая по пояс, сидела на подушках, прислонившись к стене, а Любава обрабатывала раны тёмно-зелёной с вкраплением жёлтых точек кашицей. От соприкосновения с кровью смесь темнела, а через некоторое время светлела до песчаного оттенка и отваливалась, оставляя только розовые линии на месте ран.

— Пройдёт, не волнуйся, — приговаривала Любава. — Маленько потерпи, и будешь как новенькая. А следам надобно время и одно чудесное снадобье, которое я тебе намешаю, но и они пройдут.

У Варвары по щекам так и текли слёзы, хотя казалось, что их уже не должно было остаться. Она осторожно подняла правую руку и положила на грудь в районе сердца.

— А тут пройдёт?

Когда весь жёлтый порошок осыпался, Любава повела Варвару в заранее растопленную баню, и только потом они позвали Никиту. Варвара сидела в широкой белой рубашке с длинными рукавами и холщовой юбке и смотрела на свои исполосованные ладони. Остался ещё след на подбородке и у скулы. Остальное скрывала одежда. Варвара больше не плакала.

Любава рассказала, как Кощей пришёл за конём, переоделся в доспех и вдруг что-то учуял.

— Я туда коз нагнала, где мы с Никитой стояли, и кур заставила побегать, — сообщила девушка, — чтобы запах перебить. А он всё равно уловил. Хотела соврать, что упустила Никиту, что сбежал, но у меня слова в горле застряли, я вообще ничего не могла выговорить... Я хоть его в доспехе видела сотню раз, но тут что-то такое было... страшное.

— Это был не он, — слабым голосом который раз повторяла Варвара. — Не Кощей. Ну, он, но как будто совсем другой.

Никита зарычал — не смог сдержаться, хотя Любава предупредила, чтобы молчал пока. Но тут уже и сама девушка уже начала терять терпение.

— Варя, послушай себя! Это — самый настоящий Кощей. Его все знают! Его все боятся! Ты думаешь, почему? Это мы тут сидим у него под боком, еду ему готовим, за конём ухаживаем... Зачем ему с нами быть жестоким, как с теми, из мира человеческого? Мы ему нужны. Он тут отдыхает. Незачем нас зря пугать, а то заменять раньше времени придётся.

— Ты не права! — прошептала Варвара. — Он о нас заботится, учит.

— Варя, ты как в тумане! Он просто проявил себя. Ты увидела то, чего раньше не замечала. И я тоже. Вот и всё. Он почему-то не сдержался, — пожала плечами Любава.