Всего за несколько недель она стала мне ближе, чем когда-либо была жена.

Кажется, я что-то делал раньше не так, выбирая женщин.

Я хочу сказать ей об этом. Хочу согреть ее пальцы, холодеющие от страха за Дину так же, как и мои. Хочу поделиться своими силами, потому что она уже поделилась своими.

Меня прерывает телефонный звонок.

И все мгновенно вылетает из головы, когда мне сообщают:

— Приходите, ее можно забирать.

Я оказываюсь у больничной койки раньше, чем на том конце кладут трубку.

Бледная дочь лежит на низкой подушке, ресницы подрагивают, на откинутой в сторону руке под тонкой кожей видно голубоватые вены. Медсестра осторожно вынимает иглу капельницы.

— Она спит, — говорит мне врач. — Мы бы посоветовали оставить ее в клинике еще на пару дней…

— Нет! — сразу говорю я.

— …но если вы хотите, можете забрать ее домой. При условии, что пообещаете не подвергать ее повторно такому же стрессу.

— Ни за что! — выталкиваю сквозь сжатые зубы.

Эта дрянь больше не подойдет к Дине ближе, чем на сотню метров. И мне все равно, что там у нее в паспорте написано. Она ей не мать.

Отношу закутанную в одеяло дочь на руках в машину. Она так и не просыпается до самого дома, и я несу ее по гулкому коридору, прижимая к себе и чувствуя, как стучит мое сердце, надеясь достучаться до ее маленького усталого сердечка.

Вдвоем с Ларой переодеваем в пижаму безвольное тельце, укладываем в постель.

Дина начинает ворочаться и мы синхронно замираем над кроваткой.

Лара тихонько накрывает ее одеялом, но дочь трет кулаками глаза и хнычет.

Я присаживаюсь на корточки рядом, и она тянется ко мне ручонками, бормоча сквозь сон:

— Папочка…

Сердце замирает, а потом так резко дергается в груди, что кажется — сейчас оторвется от всех артерий и вен.

Позволяю обнять себя за шею.

Дина бормочет едва слышно:

— Не уходи…

Рядом тихо ахает Лара.

Да, да, да, я тоже услышал. Но изо всех сил сдерживаюсь, не позволяя себе даже улыбнуться как следует, словно это может ее потревожить.

Дина сползает с моей шеи обратно на подушку, но руку не отпускает.

Наоборот, тянется к руке Лары и заграбастывает ее тоже.

— Лала… И ты не уходи…

Так и засыпает — ухватив нас за руки.

А мы остаемся сидеть на полу.

Я-то хотя бы в домашнем, а Лара вообще в вечернем платье.

Сидим, как дураки, плечом к плечу на полу у детской кровати.

И не сдвинуться с места, руку не забрать.

Во-первых, потому что не хочу.

Во-вторых, потому что стоит пошевелиться — Дина начинает хныкать во сне, и я снова замираю в неудобной позе, лишь бы ее не потревожить.

Лара прикладывает палец к губам и осторожно тянется к горе мягких игрушек у стены. Вытаскивает оттуда за ногу самого большого медведя и передает мне. Потом выуживает огромную черепаху и подкладывает себе под спину.

Я копирую ее стратегию и так же аккуратно тяну на себя покрывало с дивана вместе с горсткой подушек-думочек на нем. Укрываю нас, подсовывая подушки под локти и под шею.

Вот уже и не так ужасно сидеть тут вдвоем.

Близко-близко, так что слышно только сопение дочери и легкое дыхание Лары. И еще, наверное, биение моего сердца. Мне кажется, оно грохочет на всю комнату, даже странно, что не будит дочь.

Дурацкая ситуация. Но я не хочу из нее выходить.

Осторожно обнимаю Лару за плечи и придвигаю к себе.

Так она может положить голову мне на грудь, так будет удобнее. Но вместо этого она смотрит на меня, не отрываясь. Глаза блестят в полумраке, выбившиеся из прически локоны-пружинки щекочут ее шею, и я осторожно касаюсь их пальцами, убирая за ухо.

Склоняюсь к ней, слыша, как ускоряется дыхание.

Губы Лары приоткрываются, и я перевожу на них взгляд.

Такие мягкие, сочные, слегка пухлые — хочется прикусить нижнюю зубами, почувствовать, как она будет пружинить.

Сглатываю, вспоминая свое обещание, данное в ту ночь, когда я поцеловал ее впервые.

И медлю.

Она целует меня сама.

И только почувствовав ее теплые губы на своих, я зарываюсь пальцами в ее кудряшки, распускаю ленты, расстегиваю заколки и жадно, жадно, очень жадно целую мою Лару. Прикусывая нижнюю губу, скользя языком по острому краю гладких зубов, забирая ее удивленный выдох только себе.

Дина начинает ворочаться во сне, и мы отшатываемся друг от друга.

Сердце стучит, как безумное, под кожей разливается тепло. И тянет к нему. Тянет снова ощутить мягкие губы Александра на своих губах.

Я даже не сразу замечаю, что мы свободны — наши руки так и лежат на подушке, уже не нужные для утешения. Мы смотрим друг на друга, в немом едином порыве сплетаем пальцы и осторожно поднимаемся на ноги. На цыпочках выбираемся из комнаты, открывая дверь по сантиметру, чтобы она не скрипнула.

Пошатываюсь — от сидения на одном месте затекли ноги. Александр придерживает меня за талию, прижимая к себе и замирает так на несколько секунд. Я чувствую, как тепло его тела окутывает меня с ног до головы, а сбившееся дыхание щекочет висок.

У меня немного кружится голова от его близости, и я испытываю что-то близкое к облегчению, когда он откашливается и все равно чуть хрипло говорит:

— Чайник поставить?

Киваю, не доверяя собственному голосу, и Александр отпускает меня, отправляясь наливать воду в чайник. Делаю несколько шагов и обрушиваюсь на барный табурет у стойки. Роняю голову на сложенные руки.

Сверху на спутанную копну кудряшек ложится тяжелая ладонь.

— Не переоденешься? — спрашивает Александр.

— Сил нет… — бормочу я, нежась под его поглаживаниями. — На мне как будто всю ночь черти воду возили.

— Сейчас полегчает, — он огибает стойку, заходит ко мне со спины и начинает разминать крепкими пальцами мою шею и плечи.

От прикосновений горячих рук по голой коже разбегаются мурашки, но мышцы и вправду расслабляются от умелого массажа.

Не переставая разминать их, Александр склоняется ко мне, отводит в сторону волосы и его губы нежно касаются моей шеи возле уха. Хочется неприлично застонать, и я едва сдерживаюсь, боясь, что он все неправильно поймет.

Хотя…

Но я не успеваю додумать эту мысль — пищит вскипевший чайник, и руки соскальзывают с моих плеч. Александр достает из шкафа чашки, раскладывает в них пакетики чая, разливает кипяток и ставит на стойку. Сам устраивается напротив меня и синхронным со мной жестом обнимает ладонями горячую чашку.

Он разглядывает меня, не скрываясь, уголки губ подрагивают в мягкой полуулыбке.

А мне почему-то так неловко смотреть ему в глаза, что я изо всех сил любуюсь магнитиком в виде смайлика на холодильнике над его левым плечом.

Из-за кошмарно недостаточного опыта романтических отношений я понятия не имею, что сейчас было бы уместно сказать или сделать.

Вроде все взрослые люди, значит, должен быть секс? Прямо сейчас?

Или это еще как-то рановато?

А может быть, это все — от стресса?

Заморачиваюсь по полной программе, не знаю, что делать, поэтому из всех вариантов реакций выбираю просто замереть и не делать ничего.

После добрых пяти минут тишины, Александр глубоко вздыхает и спрашивает:

— Отвезти тебя домой или тут ляжешь?

Мысли вспархивают стайкой воробьев с куста бузины и начинают метаться в разные стороны. Секс? Сон? Стресс? Сомнения? С-с-с-с-с-с-с-с-страшно!

— Тут, — я отвечаю таким уверенным тоном, что сама восхищаюсь собственными актерскими способностями. — Завтра пораньше надо к врачу с Диной. У нас ведь прорыв!

— Да… — снова очень мягко улыбается Александр. — Тогда спокойной ночи.

Я оставляю чашку на стойке, соскальзываю с табурета под пристальным взглядом светлых глаз и спасаюсь бегством в своей комнате. Медлю мгновение или два — и запираю дверь.