Достает оттуда протеиновый батончик и смотрит на него с сомнением.
— Саш, — окликаю я его, все еще чувствуя себя немного неловко от фамильярного обращения. — Что тебе на Новый Год нужно на столе?
— Торт! — незамедлительно отзывается он.
— Кто ест торт на Новый Год?
— Ты не ешь?
— Нет.
— А я всегда. Наполеон. Умеешь?
— Не-а, — говорю я, перебираясь в другой раздел приложения доставки. — Но уверена, что множество кондитеров в Петербурге умеют.
Дина, настороженно глядящая на нас, отбрасывает книгу и врезается всем телом в меня, тут же тесно прижимаясь.
— Лала! Давай приготовим торт! Ну, Лала, ну давай!
— Я правда не умею!
— Ла-а-а-а-ала-а-а-а-а!
Переносить спокойно детский визг я пока не научилась, несмотря на почти два месяца стажа в качестве няни. Поэтому я просто добавляю в список масло, муку, сахар и лезу искать рецепт «Наполеона».
Вот так и получается, что приготовление «Наполеона» становится нашим главным развлечением в новогодний вечер.
Пока папа перекладывает салаты и закуски в тарелки и миски, мы с Диной жужжим миксером и раскатываем на столе тонкие пласты теста.
— Есть торт можно будет только завтра, — предупреждаю я. — Когда пропитается. Может, закажем все-таки где-нибудь?
— Ну и что! — хором говорят Дина и Александр.
— Упрямые оба! — ворчу я, с силой нажимая на скалку. — Что отец, что дочь. От осинки не родятся апельсинки!
— Папа, мы с тобой апельсинки! — сообщает Дина.
Папа протягивает ей руку, и она пожимает его пальцы, пачкая их мукой.
Я только фыркаю, заодно сдувая челку с лица.
Александр идет возиться с телевизором, и уже через пару минут до нас доносятся аплодисменты и звон бокалов — все идет по плану, запущена запись «Голубого огонька».
Только он какой-то странный…
— Что-то в телеке каких-то не тех людей показывают, — склоняю я голову набок, разглядывая слишком молодого Киркорова и прочих гостей, резко выбивающихся из нынешней политической повестки.
— Это 2004-й год, — вполголоса говорит Александр, возвращаясь к холодильнику. — Чтобы не спалиться на датах. А так фиг разберешь — четвертый или двадцать четвертый они там встречают.
— Ну логично…
Коржи по очереди пекутся в духовке, шампанское охлаждается, Дина переодевается в зеленое платье и навешивает на себя все возможные украшения.
Я намазываю крем на каждый новый корж, а Александр не забывает улучить минутку, когда мы скрыты дверцей холодильника и быстро меня поцеловать.
Вскоре я начинаю уже всерьез обдумывать идею сообщить маме, что у меня другие планы на эту ночь. Но нет, конечно, я не брошу ее одну в Новый Год вот так внезапно.
— Иди переодевайся, — говорит Александр, глядя на часы. — Двадцать минут осталось.
Тайминг он настроил идеально — время на часах над телевизором и время на экране совпадают вплоть до пяти секунд. После скучной для Дины речи президента, в которой она, к счастью, не распознает признаки совсем другого времени, мы чокаемся бокалами с детским шампанским под перезвон курантов.
Хором ведем обратный отсчет:
— Шесть! Пять! Четыре!
И — бом-м-м-м-м! Последний удар!
Новый год наступил!
Пока только у нас, но это — тс-с-с-с! — секрет.
Дина слезает со стула и прямо с бокалом бежит ко мне обниматься. Утыкается мне в живот, как тогда, когда папа привез ее к моему дому.
Но теперь она может говорить:
— Лала, знаешь, что? — спрашивает она тихо.
— Что?
— Ты самая лучшая. Можно, ты будешь со мной всегда? Пожалуйста!
Она так всерьез об этом просит, что у меня в горле встает ком.
— Маленькая моя…
Не знаю, что ей ответить.
У нас впереди еще много всего.
Нужно окончательно разобраться с ее мамой, нужно выяснить, что случилось в тот день, когда она сбежала из дома, нужно разобраться в наших с Александром отношениях.
И когда закончатся три месяца моего контракта — что будет?
Что?
Ох…
И как я могу ей обещать, что буду с ней всегда, если я — всего лишь няня, у которой интрижка с ее отцом?
42
Мама встречает меня, как обычно — суетой. Не дорезаны салатики, шампанское теплое и стоит прямо на плите, где запекается столько мяса, что хватило бы на хорошую компанию мужиков. А сама мама в домашнем халате, потому что переодеваться, пока не накрыто на стол — рано. Горячее мы никогда не съедаем, но мама упорно готовит его каждые праздники.
— Красивое платье, — она мельком бросает на меня взгляд. — Зачем вырядилась? Мы по-простому.
— А я не хочу по-простому, — говорю я, выгружая завернутые мне с собой деликатесы. И хамон, и сыр, и икру, и чудесные фаршированные чесноком перчики, и паштеты, и фрукты.
— Для икры-то хлеб нужен свежий! Сбегаешь?
Молча вытаскиваю хрустящий багет.
Ох уж эта традиция ходить за хлебом в последний час работы магазинов…
— Ну, рассказывай, — говорит мама, наконец присаживаясь на табуретку.
Традиционно встречаем на кухне, потому что в комнате есть запрещено. Даже по праздникам. Но мне и так уютно. И пластмассовая елочка на холодильнике с игрушками, которыми ее украшала еще бабушка в своем детстве, и простенький фонарик из Икеи, который тоже стал традицией — мы ставим его на подоконник. И даже скромные бутерброды формата три икринки на полпачки масла. Традиция — это не про роскошь, а про тепло поддержки самых близких. Мы помним друг о друге, и это греет.
— А что рассказывать? Бабушке в пансионате нравится, велела до Рождества не являться, — нарезаю последний соленый огурец, выжимаю майонез и смешиваю оливье в миске. — Вика открыла для себя местный «Тиндер», говорит что первое время не верила, что там все мужики настоящие. У нас таких даже среди альфонсов не найти. Звонил начальник с моей первой работы, звал обратно.
— А ты?
— Они подняли зарплату на тридцать процентов, мам.
— Так отлично же!
— Учитывая, что прошло шесть лет, и мои запросы теперь в четыре раза выше…
— Зато надежно! Оттуда ты сама ушла, а остальные — то обанкротятся, то переедут.
— Ох…
Слушаю еще одну речь президента — на этот раз новенькую.
Поднимаю бокал под еще одни куранты.
Мама быстро пишет на бумажке желание, сует в огонь, обжигается, размешивает пепел и успевает таки выпить шампанское.
Мне хватает одного глотка.
— С Новым годом!
Она мне дарит скромный бежевый палантин, я ей — духи, которые ей понравились в магазине. Дорогие — зверски. Ни я, ни она пользоваться подарками не будем, это тоже традиция.
Но тут мама вдруг делает хитрый вид и вытаскивает еще одну подарочную коробочку. Заинтригованная, разрываю упаковку и удивленно смотрю на пару мужских тапочек. Размера сорок девятого.
На мое безмолвное изумление, мама смущенно говорит:
— Говорят, помогает по фэн-шую. Если мужские тапочки в доме поставить, мужчина заведется. Вот. Давай попробуем?
Не знаю, какую реакцию она от меня ждет, но я просто молча откладываю подарок в сторонку и медленно складываю упаковочную бумагу. Разглаживаю края, не поднимая глаз.
— Ларчик, ну… — мама смущается. — Я же добра желаю. Не сердись.
— Конечно, мамочка! — я обнимаю ее и вздыхаю.
Как обычно, съев по ложке салатика, перемещаемся в комнату, где по телевизору идет «Голубой огонек» посвежее того, что мы смотрели с Александром.
Мама устраивается в кресле с книгой под рукой. Она утверждает, что не может только смотреть на экран, ей надо попутно еще и читать. Но я знаю, что чаще всего она увлекается и про телевизор забывает.
С кухни раздается пищание телефона, и я иду туда, не включая свет. Эту квартиру я знаю наизусть — спинным мозгом и виртуальными вибриссами. Без сознания смогу пройти из маленькой комнаты в ванную, не споткнувшись. И сейчас мне слишком уютно в этой темноте, пахнущей запеченым мясом, мандариновыми корочками, мягким хлебом и домашним теплом, чтобы разрушать ее ярким светом.
