В Вечности подобной мороки с документами не бывает. Там до бюрократии такого рода еще не дожили. Может быть, никогда и не доживут — там же всё вечно.

Эрик вытащил из ящика стола телефон, погладил экран. Вечность… Мама… Дерек… Лес и прогулки верхом на Бланко… Оуэн… Даже вечно старый садовник Вик — он и с самых начал Вечности седой.

Кошки скребут на сердце, когда он думает о них. Вот уж неожиданность! Ведь так мечтал уйти, они ведь не понимают, ничегошеньки…

Пусть он здесь и свободен, но так ужасающе одинок. Дерек сейчас бы хлопнул по спине и сказал: “не вешай нос, старина”. Они бы порубились на мечах в саду, и печаль бы отступила.

Эрик чиркнул спичкой и зажег свечу — этот электрический свет совсем чужой. Он потерян, потерян… Обхватил себя за плечи. В голове — будто роится улей диких пчёл. Глаз случайно упал на листок бумаги: рука сама потянулась, и принц принялся строчить, черкать, высунув язык, а свеча испуганно дрожала от его шумного дыхания. Чем чётче складывались строки, тем душе становилось легче.

* * *

“Красавец” так и не явился за фотками — заперся в комнате, да и куртка пожарная висит в коридоре на вешалке. А у Дашки руки чесались — его отругать. Что, Ильич зря её сегодня пытал?

Ведь всё же — дома "до рукоприкладства доходит", надо репутацию оправдывать, как-никак.

Нюрки дома не было — на этой неделе у неё три ночных дежурства в супермаркете.

Веселенько — им с принцем Солнцевым ночевать одним.

Уже и примочки на коленках высохли, а он — никаких признаков жизни.

Из-под двери Лизиной комнаты пробивался свет. Решка уже нашла сто поводов продефилировать мимо в надежде, что вот сейчас Регенерация вывалится на свет божий и начнет ее донимать. И тогда уж она ему выскажет…

Но он все сидел у себя, и ни звука.

Не случилось ли чего?..

Наконец Дашка не выдержала и поскреблась тихонько. Никто не ответил.

— Эй, Эрик… — пробормотала она в щель. — Ты в порядке?

Тишина.

— Я фотки принесла.

Молчок.

— Я вхожу, — предупредила Дашка, почуяв то ли неладное, то ли повод зайти и наконец поцапаться.

Свеча горела на столе, уже выгорев наполовину, заливая воском металлическое блюдечко подсвечника. Лиза держала один на всякий случай. Эрик спал, свернувшись комочком на топчане. Подложил ладошки под щёку…чересчур по-женски для взрослого парня.

Солнцев постанывал во сне, дёргая бровями, а на щеке заветрилась дорожка, какая бывает только от слезы.

Решка вздрогнула и пригляделась к лицу парня — как пить дать, плакал. Что же у него такого случилось?..

Даже ссориться расхотелось. Только одеялом накрыть. Где у Лизы плед?..

Но Дашка сдержалась. Слишком сентиментально.

Тихо положила конвертик с фотографиями на стол, но взгляд упал на возмутительно исчерканный, истерзанный карандашом листок бумаги. Заглянула любопытства ради и не смогла оторваться:

По вечерам мечтала она, глядя на скучный очаг:

“Все тот же огонь у того же окна… Уплыть бы на всех парусах..!”

Ах, если б ты знала, что такое дом… Понять это можно, встретив сильный шторм.

В море встает за волной волна, вдали остается прибой.

Свежий ветер мигом надул паруса, влечет он корабль за собой.

Ах, если б ты знала, что такое дом… Понять это можно, встретив сильный шторм.

А если туман на море падёт? Безлунной ночь станет вдруг?

А если молнией тучи гром проткнёт? Очаг свой ты вспомнишь, мой друг.

И скажешь: “Ах, знала б я, что такое дом!..”. Понять это можно, встретив сильный шторм.

Даша обнаружила, что сидит на стуле, шепчет строки снова и снова и смахивает слезы. Этот парень… в который раз прочёл её чувства, как в открытой книге. Именно эта пустота преследует её который год. И это чувство домашнего очага… его теперь не вернуть. Нету его уже — дома…

Перечитала ещё и ещё раз, срываясь с шёпота на вполголоса, переносясь сердцем, сражаясь со штормом, скучая по очагу, ощущая такую знакомую безысходность. Она мечтала. Она уехала. Получите — распишитесь.

Если б она тогда знала, что такое дом… Повела бы себя иначе?..

Всхлипнула слишком громко, наверное. Устыдилась. Перестала дышать, покосилась на Эрика. Он лежал и смотрел на нее. Давно?..

— Я… фотки принесла, — моргнула Дашка, поспешно вытирая щеки.

Кивнула на стол, вскочила, чтобы уйти, все еще сжимая пальцами измученный листок. Солнцев поймал ее за руку.

— Постой… Решка…

Даша закусила губу и огляделась вокруг. У Лизы комната была узкой и минималистской, взор ни за что не зацепился. Заметила неосознанно прихваченный трофей в собственных пальцах. Отложила на стол, словно извиняясь, что случайно заглянула в чужую душу и увидела там то же, что каждый день прячет в своей.

— Аня на работе… Мы одни. Неудобно это как-то. Я пойду.

— Почему мы так стремимся оставить дом, а потом не можем забыть его?

Она перевела взгляд на Солнцева — он так отчаянно ждал ответа, словно от него зависела жизнь. Как знакомо. Она тоже вот так когда-то… ждала ответов. До сих пор ждала… Пусть и знала, что нужно отвечать. Даша, вздохнув, опустилась обратно на стул и осторожно высвободила руку.

— Это твой первый переезд, да?

— Можно… — усмехнулся Эрик грустно, — и так сказать.

— Для меня… это было больно. Очень.

Свечка легко мерцала на их лицах отблесками в темноте и тишине вечера. И лишь отголосками семья со второго этажа шумно делила что-то за ужином.

— Тогда почему ты уехала?

Даша поджала губы. Тогда она не видела иного пути. Да и сейчас не поступила бы иначе. Пожала плечами делано безразлично:

— Чтобы начать собственную жизнь, конечно.

— И ты не жалеешь?

Коварный вопрос. После случилась война, и дома не стало. Мама с папой тулятся в чужом краю, тщетно пытаясь построить жизнь из пепла. И она ничего не может для них теперь сделать — сама такая.

— Ну, Эрик… вопрос не в том. Так было правильно — я знаю. И это важнее.

— Значит, жалеешь.

Эрик поводил пальцем по узорам диванной подушки. Как маленький, честное слово!

— Слушай, Солнцев… Ты мне в душу не лезь, ладно? Да, я жалею, много о чем, но не изменила бы решения, даже если бы предоставилась возможность. Потому что так было правильно. А то, что жизнь… кривая, надо принимать как факт. Так ведут себя взрослые люди. Всё.

Даша отвернулась. Надо вот так сердце вывернуть, а. Одним стихом. Довольно незамысловатым, между прочим.

— Я и не лез. Ты сама рассказала.

Эрик перевернулся на спину и заложил руки за голову. Вот же гусь — как всегда, сухим из воды вышел. А ведь плакал почему-то…

— Тяжёлый день был у пожарного? — ради приличия поинтересовалась Даша.

Солнцев пожал плечами.

— Все нормально, я ещё пока не пожарный — бумажная волокита… Просто я не из этого мира, Дашка. И тоскую по своему.

Даша встрепенулась. В том и заключалась ее идея русалочки.

— Ты чувствуешь то же самое?!. И я… Но, знаешь, потом я нашла ответ: считать себя иным удобно. Ты можешь сбросить свои проблемы и депрессию просто на факт, что ты иной. И бороться не надо, — Решка пожала плечами азартно. — А соль не в том — надо просто идти и жить. С другими Homo Sapiens у меня гораздо больше общего, чем руки и уши врастопырку… Хотя они у меня и не врастопырку, но ты понял, да?

Эрик вдруг коротко расхохотался. Резко сел и взъерошил ей волосы, уже серьезный.

— Знаю, русалочка.

Даша насупилась и поднялась.

— Не знаю, что тебя так рассмешило, Регенерация. Фотки на паспорт на столе.

— Спасибо, — уже в спину промолвил ей Эрик.

— Ильич решил, что ты мой кавалер, потому сделал тебе бесплатно, не благодари, — проворчала Даша.

— Я не об этом. Хотя — тоже спасибо. Я благодарил за сейчас.

Даша обернулась. В убогом свете свечи он сидел такой таинственный и несчастный, такой… вот именно, из другого мира. Сердце Решки Стрельцовой характерно сжалось.