Вялотекущая жизнь в воинском гарнизоне, заполненная хаосом и командной неразберихой, продолжалась несколько месяцев. За это время не только у солдат, но и у офицеров пропало рвение нести ратную службу. Многие из них стали подавать рапорты на имя больших начальников с просьбой освободить их от должностей и разрешить отбыть из гарнизона по месту проживания семей и родственников. Но большие начальники возвращали им рапорта с отказом, мотивируя тем, что рассматривать и решать такие вопросы им временно запрещено. Тяготило бесполезное время препровождения в гарнизоне и военнослужащих срочной службы. «На германский фронт нас не отправляют, учений с нами не проводят, даже караульная служба стала необязательной. Распустили бы по домам и не тратили бы на нас понапрасну вещевое довольствие и продукты», – высказывали мысли вслух многие солдаты. Но время шло, а такого решения никто не принимал. Не теряли время зря только те, кто усердно старались развалить армию, сменить власть и объявить себя спасителями России, чтобы потом её грабить и унижать. Не было у этих людей других целей, как вознестись над безграмотными, богопослушными и доверчивыми гражданами страны. Для достижения поставленных целей эти люди шли на всё: на предательство, на подкуп, на обман, на пустые обещания и на многое другое. Они призывали солдат-землепашцев покидать окопы войны и возвращаться домой, чтобы уничтожить своих эксплуататоров-помещиков и забрать у них землю и добро, которое те нажили в годы самодержавия за счёт их труда. А рабочему люду эти демоны революции обещали передать в собственность заводы и фабрики, на которых те работали. В общем, каждый человек, который считал себя ущемлённым и обездоленным при царском режиме, в их обещаниях находил то, что для него являлось самым главным и желанным. Поддавшись иллюзии всеобщего равенства и братства, многие из них пополнили ряды профессиональных революционеров, создавая тем самым силу, которая в дальнейшем будет направлена умелыми и ловкими дельцами против своего народа.
Критическая масса политического паралича стала разваливаться сразу же как только до Петропавловского гарнизона дошло сообщение о произошедшем в Петрограде октябрьском перевороте. Буквально через десять дней после этого события, под давлением народной массы и возглавивших её революционеров с горящими глазами, было принято решение о ликвидации воинского формирования и о демобилизации военнослужащих срочной службы. Одновременно, предлагалось, всем, кто разделял взгляды новых хозяев страны, на добровольной основе вступить в ряды красных отрядов, чтобы ускорить торжество пролетарской революции на всей территории России. И таких добровольцев набралось немало. Из большесорокинских парней к красным примкнули пятеро, а остальные, получив демобилизационные листки, стали добираться до дома. У Губина, его товарищей, а также других жителей Ишимского уезда, дорога на малую родину пролегала через город Омск. Плотно набившись в деревянный вагон товарного поезда, бывшие солдаты, а теперь – свободные граждане, расстояние до Омска преодолевали более трёх суток. Не меньше времени потратили они и на триста вёрст от Омска до Ишима. И если учесть, что в Омске демобилизованные более суток не могли сесть ни на один из поездов, идущих на Запад, то общее время путешествия на железнодорожном транспорте заняло неделю. Но даже транспортные трудности и лютый декабрьский мороз не смогли погасить в сердцах бывших солдат радость ожидания с родными и близкими. Оказавшись, наконец, на станции Ишим, бывшие однополчане тепло распрощались и стали группами разбредаться по разным направлениям большого уезда. Переночевав в городе у дальнего родственника Степана Аверина, земляки ранним утром вышли на большак и выдвинулись строго на север. Изначально понимая, что с попутным транспортом им вряд ли повезёт, они, не оглядываясь, устремились вперёд. В начале пути снег на дороге был плотно наезжен санными полозьями, но чем дальше они удалялись от города, тем слабее и рыхлее становилась колея. Однако молодые крепкие ноги, натренированные на общевойсковых учениях и в повседневных занятиях, не зная устали, несли своих хозяев вперёд, на свою малую родину. К полудню они добрались до села Прокутское, что в двадцати пяти верстах от Ишима, и перекусив в придорожной чайной, двинулись дальше. Но какими бы молодыми и сильными ни были бывшие служаки, через восемнадцать вёрст, в деревне Рядовичи, они вынуждены были напроситься к местному жителю на ночёвку. Вначале тот воспринял их просьбу с прохладцей, но, узнав среди отставных служивых Петра Чикирева, пригласил в избу, напоил чаем и расстелил им прямо на полу овчинные тулупы.
Наутро, поблагодарив хозяина за гостеприимство, группа армейских товарищей раскололась пополам. Трое – Чикирев Пётр, Стрельцов Афанасий и Знаменщиков Григорий свернули с главной дороги на восток, в сторону деревни Большое Пинигино, а Василий, Степан и Суздальцев Егор продолжили свой путь прямо. И несмотря на свирепый сорокаградусный мороз и занесённый позёмкой санный путь, ноги, словно подчиняясь настроению души, без устали расталкивали снежные перемёты и несли своих хозяев к родному очагу.
В село Большое Сорокине демобилизованные вошли ещё до обеда. От радости встречи с ним в груди у молодцев учащённо забились сердца, а в глазах вспыхнул огонёк счастья. «Ну, вот, парни, мы и дома!» – воскликнул Суздальцев Егор и по-мальчишески громко повторил: «Дома!». «Это мы со Степаном дома, а тебе до своей деревни ещё две версты сугробы мерить», – хотел Василий остудить пыл душевного восторга друга. «Да для меня сейчас это просто лёгкая прогулка по морозцу. Не успеете ещё всех своих родных и близких обнять и расцеловать, как и я на крыльцо родительского дома поднимусь», – ответил Егор и крепко пожав товарищам руки, почти бегом помчался в сторону деревни Малое Сорокино.
Первым, кто встретил Василия на подходе к дому, был Букет. И, несмотря на то, что когда молодой хозяин уходил в армию, он был ещё щенком, пёс узнал его почти сразу. Рыкнув грозно пару раз для порядка, он вдруг завилял хвостом, упал животом на снег и лая и повизгивая от радости, стал ползти в сторону Василия. «Вот шельмец! Неужели и вправду узнал меня!? Мы же с тобой расстались, когда ты ещё совсем глупенький был!» – растроганным голосом произнёс отставной военный и ласково погладил четвероногого друга по голове. Пёс с благодарностью лизнул языком его руку, вскочил на лапы, и круто развернувшись, побежал к тесовой калитке.
Появление Василия в родительском доме произвело нешуточный переполох. Конечно, его возвращения со службы с нетерпением ждали, но даже и не представляли себе, что оно будет таким неожиданным. После отречения царя от власти и свершившейся в Петрограде революции по селу бродили разные слухи по поводу роспуска российской армии, но мало кто верил в то, что это может произойти на самом деле. Всё-таки, как-никак, а война с германцами продолжалась, и у России были договорные обязательства перед союзниками, которые она должна была выполнять. Да и слухи-то эти доходил и до сибирской глубинки спустя много времени после свершившихся событий. Поэтому когда Василий перешагнул порог из сеней в избу, то младшие сёстры-близняшки, которые первыми увидели его, застыли на месте и не сразу сообразили, что им делать и как вести себя дальше. Но после минутного замешательства, они враз соскочили с лавки, стоящей на кухне у окна напротив печного творила, и с ликующими возгласами бросились обнимать и целовать брата. Услышав радостный крик дочерей, из горницы вышла Евдокия Матвеевна и посмотрев в сторону, откуда раздавался визг двойняшек, всплеснула руками и стала медленно оседать. Заметив это, Василий бросился к матери на помощь и подхватив под руки, посадил её на лавку, с которой только что вспорхнули сёстры. «Что с тобой, мама? Ты хвораешь?» – испуганно спросил Василий и опустился перед ней на колени. Евдокия Матвеевна молча погладила сына по голове, затем машинально провела ладонью по лицу, словно хотела удостовериться, что это он, а не кто другой, и тихо-тихо заплакала. «Мама, ты почему плачешь? Я же вернулся здоровым и невредимым, а значит радоваться надо», – с нежностью в голосе произнёс Василий. Не отвечая, Евдокия Матвеевна взяла руками его голову и прижала к груди. Сын безропотно повиновался воле матери и в одно мгновение перед его глазами стали появляться картинки из недавнего, но уже далёкого детства. Василий остро чувствовал, насколько он дорог матери, и знал, что её сердце не выдержит и разорвётся на мелкие кусочки, если с ним что-то случится. Молчаливую сцену встречи сына прервал голос Ивана Васильевича: «Вы почё все на парня навалились?! Он ведь только что с дороги. Устал, поди. А ну, девки, оболокайтесь и марш воду из колодца в баню таскать. Василия пропарить хорошенько надо!» – скомандовал он и обратился к сыну: «Отрывайся от мамки-то. С отцом пора поздороваться». Василий осторожно ладонью вытер крупинки слёз на щеках матери, по-сыновни нежно поцеловал её и поднялся на ноги. «Ты посмотри, Евдокия, как он возмужал! Гренадёр, да и только! И до чина начальника армейского дослужился! Молодец! В нашу породу пошёл, в губинскую!» – восклицал, рассматривая сына, Иван Васильевич. «Может в губинскую, а, может, в чикирёвскую», – невольно вырвалось у Василия. «В губинскую! В чикирёвскую если только ростом удался, а характер-то в тебе наш, губинский!» – примирительно, но твёрдо произнёс отец и обнял сына за плечи. Евдокия Матвеевна грустно улыбнулась, поднялась с лавки, и, как бы между прочим, произнесла: «Вот и солнышко вернулось на землю. А то без него очень холодно в доме было». Василий с удивлением посмотрел на мать, затем в закрытое наполовину шторкой окно и хотел было что-то сказать, но отец опередил его: «Это она о тебе говорит. Ждала очень сильно». В порыве нежности и благодарности за материнскую любовь, Василий вновь подошёл к Евдокии Матвеевне, обнял и тихо произнёс: «Закончилась моя служба, мама. Теперь буду рядом с тобой и тятей. Тяжело, наверное, вам без меня с хозяйством управляться?». «Ничего, сынок. Потихоньку, с божьей помощью, справляемся. Да и девки становятся проворными и мастеровитыми. Но на них-то – какая надёжа? Ещё три-четыре года и замуж повыскакивают. На мужниных родителей будут работать», – вновь ответил за жену Иван Васильевич. «Да, чо это я так раскисла? Прямо никак не могу прийти в себя. Переволновалась я, Васенька, сильно. Уж больно неожиданно ты появился в доме. Я и не чаяла тебя так скоро увидеть. Мне бы радоваться, петь и плясать от счастья, а я тоску на всех нагоняю. Ты уж не обижайся на меня, сынонька. Я сейчас охлыну от наваждения и обедом вас кормить буду», – встрепенулась Евдокия Матвеевна и грустно улыбнулась. Почувствовав, что мать потихонечку успокаивается, Василий повернулся к отцу и спросил: «Большое хозяйство нынче в зиму пустил?». «А что я тебе буду рассказывать, переоболокайся в тёплое и пойдём на двор сходим. Всё сам своими глазами увидишь», – предложил Иван Васильевич сыну. «Да куда ты его тащишь, старый? Пусть хоть отогреется с дороги. Успеет ещё насмотреться на твоё богатство», – запротестовала мать, из чего Василий сделал вывод, что душевное равновесие в ней окончательно восстановилось. «Не переживай за меня, мама. Я хорошо себя чувствую. Пока мы с тятей ходим по двору, ты обед на стол поставишь», – высказался он. «Ну, ладно. Идите. Но недолго. Я же знаю, как отец перед тобой хочет похвалиться. Все уши прожужжал: «Вот сын придёт с армии, мы с ним табун коней заведём», – отступилась Евдокия Матвеевна. Василий быстро сбросил с себя всё армейское, с трудом натянул утеплённые штаны, в которые два года назад свободно влазил, достал с печки нужного размера пимы, накинул на круглые мускулистые плечи полушубок из овчинных шкур, подпоясался кушаком, выпрямился, и едва не касаясь потолочной матки головой, весело доложил: «Отставной фельдфебель Губин к продолжению несения крестьянских обязанностей готов». Иван Васильевич посмотрел на сына и с восхищением произнёс: «Силён, варнак!». «Баской и добрый», – добавила Евдокия Матвеевна.
