Переночевав в доме крестьянина, делегация в полном составе в восемь часов утра была уже у здания уездного исполкома и поджидала высокое начальство. Но не дождалась. К зданию подъехала подвода с милиционерами, которые, не вступая в переговоры, приказали им двигаться в сторону тюрьмы.

Опешившие от такого обращения, сорокинцы даже дар речи потеряли. Первым опомнился Василий. «В какую тюрьму вы нас ведёте? За что? Мы приехали в город искать защиты, а нас в каталажку собираются упрятать. Это что за власть такая, которая простому народу слова сказать не даёт?!» – с возмущением высказался он. «Ты говори, говори, да не заговаривайся, куркуль неумытый. Советская власть кровь проливает за нас за рабочих и бедных крестьян, а вы, я смотрю, не очень-то голодаете. Вон как разоделись! Словно на ярмарку приехали. Сюртуки и кафтаны холщовые да сапоги яловые. Вы бы в лаптях походили круглый год, каку меня на родине, тогда посмотрел бы я на вас, какую песню запели», – налетел на Василия один из милиционеров. Почувствовав, что и на сей раз правды не добиться, Василий замолчал. Притихли и остальные члены делегации.

В тюрьме они просидели трое суток, пока, наконец, по ходатайству волсовета и волревкома их не выпустили. Но несмотря на все страдания и унижения, каким делегация подверглась в уездном городе, положительного результата по снижению продналога она так и не выходила. Расстроенные и обозлённые на советскую власть, члены делегации вернулись домой уже под вечер. Все, кроме Василия, который задержался в городе, чтобы попытаться разыскать Пироженко, а через него – Полину, о которой он даже в тюремных застенках не переставал думать. Узнав, что артиллерийский полк находится на окраине города в сторону Петропавловского тракта, он пешком направился туда.

При входе на территорию воинского подразделения Василия остановил красноармеец. «Гражданским лицам в пределы полка вход запрещён», – предупредил он строгим голосом. «А мне бы Пироженко Фёдора повидать», – ответил Василий. «Товарищ командир сейчас проводит на плацу занятия. А кто ты и по какому вопросу к нему?» – справился солдат. «Я его однополчанин по службе в царской армии. Зовут меня Губин Василий. Вот приехал из Большесоро-кинской волости и хотел с ним увидеться», – ответил Василий. «Дзида, доложи товарищу командиру, что на КПП его поджидает гражданин Губин», – крикнул постовой, выглянувшему из дежурного помещения рыжему парню. Тот тут же побежал исполнять указание старшего по званию.

Появления Пироженко на КПП ждать пришлось не меньше часа. Но Василия это не напрягало, так как другого варианта как через Федьку, встретиться с Полиной у него не было. Когда Пироженко оказался рядом, то, как и в прошлый раз, особой радости от встречи у него на лице не было. «Ты зачем пришёл сюда?» – строго спросил он однополчанина. «Слушай, красный командир, ты бы хоть поздоровался сначала. Или стал таким важным начальником, что старых товарищей не признаёшь?» – усмехнулся Василий. «Ну, здорово, а дальше что? Какие у тебя ко мне дела?» – продолжил холодно вести себя Пироженко. «Ах ты, хохол недорезанный! Я его два раза от смерти спасал, а он на меня даже глядеть по-человечески не хочет!» – пронеслось в голове у Василия, а вслух он сказал: «Хочу увидеть твою сестру Полину». У Пироженко даже брови поползли вверх и глаза округлились. «На кой тебе её видеть? Ты же её даже не знаешь по-настоящему», – спросил он. «Вот и хочу познакомиться с ней по-настоящему. Ты-то, что испугался по этому случаю?» – осмелел Василий. «Тебе что – сорокинских чалдонок не хватает?» – неожиданно улыбнулся Пироженко. «Значит не хватает, раз на твою сестру запал», – откровенно признался Василий. «Опоздал ты, фельдфебель. К сердцу Полины уже давно Зайчиков подбирается», – поддразнил красный командир. Не ожидавший такого ответа, Василий даже растерялся на время, но тут же взял себя в руки и спокойно сказал: «Раз у Полины есть сердце, то оно само ей подскажет, стоит ли к себе этого борова подпускать». «Ладно, давай заканчивать этот разговор. Мне необходимо делом заниматься. А где Полина находится, я тебе не скажу. Не до встреч ей сейчас. Маманя у нас дюже хворая. Сестра день и ночь за ней ухаживает», – высказался Пироженко и добавил: «А то, что у неё появился ещё один воздыхатель, я обязательно передам». «Слушай, а Чернов Иван жив ещё или осиротил своих сыновей?» – вспомнил неожиданно Василий. «Жив, но по ранению из армии отчислен, и переведён на службу в государственные органы», – ответил уже дружелюбнее Пироженко и скрылся в дверях КПП.

После встречи с Пироженко у Василия на душе образовалось два чувства. Одно приятное – он узнал, что Полина здесь в городе и пока одна, а второе неприятное – на пути к её сердце стоит всё тот же Зайчиков, которого он раньше просто не уважал, а сейчас уже ненавидел. «Лапотник сопатый! Благодари бога, что ты милиционер, а не простой мужик. А то я бы тебе сопатку-то выправил на левую сторону», – подумал Василий и сжал так кулаки, что даже пальцы хрустнули. Потом немного отошёл сердцем и вспомнив как девушка смотрела на него в ту первую и пока последнюю встречу, вслух произнёс: «Всё равно Полина будет моей!».

В Большом Сорокине Василий появился под утро. Узнав от матери, что отец и сёстры в поле на стану, он не стал ложиться спать, а прихватил приготовленные Евдокией Матвеевной продукты, сел на Воронко и поехал к ним. Пока добрался, на улице уже рассвело и для хлебороба начался рабочий день. Зная о результатах поездки делегации в город, Иван Васильевич не стал выспрашивать у сына подробности, а предложил ему немного отдохнуть: «Ты чо это такой квёлый? С дороги поди шибко устал? Вон падай в шалаш и поспи немного». «Некогда сейчас отдыхать. Зимой высплюсь», – ответил коротко сын и выпив половину крынки молока, направился к ручной молотилке. Но как только закончился день и настало время отдыха, Василий даже не успел поужинать, как сморил сон. Сёстры хотели его разбудить, но Иван Васильевич цыкнул на них: «Пусть спит. Для него сейчас сон дороже хлеба». Только на следующий день отец попытал сына о поездке делегации в город. «А в каталажку-то вас за что сажали?» – спросил недоумённо отец. «Видно не понравилась большакам наша просьба. Если, говорят, мы всем будем снижать задания, то советские люди в Москве с голоду помрут». «Почему раньше не помирали? Кто-то их ведь кормил?». «Раньше кормить было кому. Всё крестьянство Расеи на Москву, Петроград и другие города работало. А ныне некому стало хлебушек растить. Вот уже сколько лет воюем друг с другом». «А ты почему не вернулся со всеми домой?» – словно только сейчас вспомнил, спросил Иван Васильевич. «Товарища по воинской службе встретил, вот и побалякали малость», – схитрил сын. Но Ивана Васильевича его ответ устроил и уже озабоченно он произнёс: «Как будем выполнять эту зерновую развёрстку – ума не приложу. Сколько ни думаю, ни считаю – даже половины нам не удастся покрыть». «А может гнев на милость советская власть сменит? Выжмет из крестьян всё, что можно, да и отстанет. Не будет же она всех поголовно расстреливать за невыполнение задания? Тогда кто же будет землю обрабатывать да пшеницу выращивать? Коммунисты? Так они, кроме как командовать простым народом да сытно жрать, более ничего делать не умеют», – попробовал успокоить отца Василий. «Всех расстреливать не будут, а самых отстающих в сдаче зерна могут и к стенке поставить. В угрозу другим», – сказал отец. «Могут! У этих людей рука не дрогнет», – согласился Василий, вспомнив почему-то курчавого в очках мужика из продкомиссии.

Обмолот своих десятин Губины закончили до ноябрьских холодов. Несмотря на тяжёлые летние климатические условия, урожай они собрали неплохой. Часть зерна, которую планировалось пустить на семена, личное пропитание и на корм скоту, они вывезли домой и ссыпали в сусеки амбара и погреб. Около ста пудов оставили на всякий случай в скирде необмолоченными, а всё что осталось – отвезли на железнодорожную станцию и сдали под расписку уполномоченному комиссару по продовольствию. Такого зерна у них набралось всего четыреста пудов. Где остальные шестьсот брать, чтобы выполнить развёрстку, Губины не знали и стали выжидать реакцию властей. А в первых числах ноября помощь в уборке урожая попросила пинигинская родня. Отправляя сына и дочерей, Иван Васильевич напутствовал: «Вы смотрите там, не посрамите меня. Работайте, как все чикирёвские. Да и вечерами особо не вошкайтесь с местными. В Пинигино парни всегда были бедовые. В момент обрюхатят. Ты, Василий, смотри за сёстрами». «Скажешь тоже, тятя! Мы чо – маленькие? Скоро уже по шестнадцать лет исполнится», – возразила самая смелая из сестёр – Евдокия. «Но, но! Не перечь мне! А то, враз опояской по мягкому месту огрею. Ишь, какая взрослая нашлась! Передай Василий Лисафиде, что она в ответе перед нами с матерью за сестёр будет», – строго приказал Иван Васильевич. Оказывая помощь родне, он преследовал и корыстную цель: «У Чикиревых под зерновыми десятин пятьдесят засеяно, не меньше. Может, случиться так, что весной придётся обращаться к ним за семенами. Разве откажут они мне в этом, если мои дети им в обмолоте помогут».