«Предписываем на основании распоряжения центра выполнить государственную развёрстку полностью, не соблюдая никакие нормы, оставляя на первое время на каждого едока по одному пуду и 20 фунтов и также соблюдая классовый принцип, то есть вся тяжесть развёрсток ложится на зажиточный класс. За неисполнение настоящего приказа будете отвечать и будут приняты самые суровые меры, вплоть до предания суду трибунала! Чрезвычайный уполномоченный тюменского губпродкома П.Абабков».

Узнав о этом приказе, председатель Ишимского уездного исполкома советов Кузьмин, не сдержав эмоции, обречённо произнёс: «Всё, товарищи!

Теперь готовьтесь к бунту!». Но некоторые ретивые работники, энергично включились в работу по выполнению этого приказа. 25 декабря, бердюжский райпродкомиссар Корепанов Григорий Дмитриевич отправил протокол № 138 в тюменский губпродкомиссариат следующего содержания:

«Мною, райпродкомиссаром Бердюжского района, составлен настоящий протокол в нижеследующем. 25 декабря с. г. мною, комиссаром Бердюжского района Корепановым Еригорием, арестованы 5 человек – члены сельсовета с. Уктуз Уктузской волости Ишимского уезда Боршенин Михаил, Фадеев Алексей, Суворов Илья, Суханов Сергей, Екимов Иван – по делу невыполнения государственной хлебофуражной развёрстки вышеуказанными членами сельсовета и за невыполнение приказа № 46 от 6 декабря 1920 года, и встреченное противодействие моим личным, райпродкомиссара Бердюжского района, распоряжениям. И препровождаются на распоряжение губпродкомиссара. В том и составлен настоящий протокол. В чём и подписываюсь».

Все эти решения, постановления, приказы и протоколы, как снежный ком, нарастали, увеличивались в количестве и нагнетали, без того сложную, социальную обстановку в обществе.

Не успела семья Губиных и другие жители села и волости остыть от прошедшего налёта продотряда, как уже на третий день, после возвращения Василия из Ишима, ненасытные куманьки вновь нагрянули и приступили к конфискации всего, что попадалось им под руку и на глаза. «Да, чо же это творится вокруг! Неужели и вправду нет господа нашего, как утверждают коммунисты?! Почему он на такие страшные муки обрекает простого мужика?! Чо нам делать? Скажи, господи! Ведь не ровен час и может не выдержать терпение у мужиков! Неужели стоит братская, крестьянская кровь этих супостатов?» – мысленно просила помощи у Всевышнего Евдокия Матвеевна. Она сердцем понимала, что в случае крестьянского бунта, единственный сын, кровинушка её, не останется в стороне от своих товарищей. А во время бунта всё может случиться с ним.

На этот раз продотряд на трёх подводах в сопровождении пяти красноармейцев к избе Губиных подъехал уже ближе к вечеру. Считая, что у них больше нечего брать, кроме пимов и пары полушубков, отец и сын вели себя спокойно. «Чо, всё никак не наедитесь добром крестьянским? И как только у вас животы выдюживают и не лопаются?» – усмехнулся Василий. «Но, ты, каратель недобитый! Сколько ещё ждать, когда ваше хозяйство продразвёрстки выполнит? Вот даже по яйцам задолжность есть», – промычал Зайчиков. «А как мы можем выполнить сдачу яиц, если куры уже давно не несутся», – произнесла Евдокия Матвеевна, стоящая рядом с мужем. «Сама несись. Или мужик уже состарился и не топчет тебя?» – произнёс милиционер и осклабился. Засмеялись и его подельники. Но вдруг лицо Зайчикова скривилось и он медленно стал оседать на снег. В ту же минуту удар прикладом винтовки в плечо получил и Василий. Но устоял на ногах и хотел было напасть на красноармейца, который ударил, однако на него набросились ещё три человека и повалили на колени.

«Арестовать бандита и посадить в холодную камеру, чтобы он больше никогда не мешал советской власти восстанавливать пролетарскую справедливость!» – заорал стоящий рядом райпродкомиссар Горшков. «Ты сам и все твои дружки бандиты! А мой сын крестьянин и хлеб растит, чтобы вас, дармоедов, кормить» – заступилась мать и хотела было оттолкнуть от Василия красноармейцев. Но они уже скрутили ему руки сыромятным ремнём, подняли на ноги и толкнув в спину прикладом, один из них скомандовал: «А ну, пошёл!». Евдокия Матвеевна забежала вперёд, расставила руки и категорически заявила: «Не пущу! Хоть убейте меня на месте, не пущу!». Зайчиков, ещё не до конца оправившись от удара Василия, подошёл к ней и схватив за руку, резко рванул в сторону. Евдокия Матвеевна не удержалась на ногах и завалилась на высокий сугроб. В это время райпродкомиссар Горшков выхватил из кобуры револьвер и выстрелил вверх. «Прекратить сопротивление власти. Иначе всю семью в каталажку посажу!» – прокричал он и тут же набросился на конвоира: «А ты, что стоишь? Веди этого врага куда тебе велено». Красноармеец поднял на уровне пояса трёхлинейку, направил её штык в спину Василия и процедил сквозь зубы: «Вперёд, контра!».

Чем закончилось очередное вторжение продтройки в их семью, Василий мог только догадываться. Сидя в тёмной и холодной камере предварительного заключения и, перебирая в памяти все эпизоды, произошедшие только что, он яростно ругал себя не за то, что сорвался и въехал милиционеру в ухо, а за то, что не дал этим сволочам достойный отпор. «Надо было ни кулаком его огреть, а на вилы поднять, как копну сена и закинуть в навозную кучу!» – горячился он. Но немного поостыв, подумал: «Если бы я за вилы схватился, то они бы со мной церемониться не стали, а враз бы пулями изрешетили. Нет, рано ещё на погост отправляться. Надо другой путь искать, чтобы поквитаться за все обиды с этими куманьками». И неожиданно, в самый разгар душевных метаний, Василий вспомнил Полину. «Как она там? Помнит ли обо мне, как я о ней? Какая красивая и добрая девушка! Мне её сам бог послал и я не имею права уйти из жизни, не соединившись с ней», – с нежностью подумал он.

Озлобленные поведением семьи Губиных и особенно сыном Василием, перерыв по три раза везде, где только могли и ничего не найдя, продотрядовцы вывели из пригона Воронко и старого мерина, привязали их за поводья уздечек сзади к дровням и выехали со двора. Почуяв неладное, Воронко, как только оказался на сельской улице среди чужих людей, вдруг сел на задние ноги, а передними упёрся в накатанный полозьями след. Не выдержав нагрузки, лошадь, запряжённая в дровни, сначала напряглась, а затем и вовсе остановилась. «И ты туда же! Тоже бунтовать задумал! Ничего, ты у меня быстро соскочишь! С тобой-то я церемониться не буду», – заорал Зайчиков и выхватив из рук красноармейца кнут, стал с ожесточением наносить хлёсткие удары по жеребцу. По спине, по голове, по ногам, по шее. Он не смотрел куда бил, главное, чтобы попасть. И сильнее, и больнее! И сильнее, и больнее! Вскочив, Воронко стал с остервенением лягаться и вставать на дыбы, высоко поднимая зад дровней. «Ты чо делаешь! Он же сейчас оторвёт повод и потом ищи его свищи!» – схватил за руку милиционера Горшков. «Дайте винтовку, я его сейчас здесь порешу!» – прохрипел Зайчиков. «Зачем такого красивого жеребца убивать? На нём одно удовольствие по волости прокатиться. Если не оставишь себе для служебной потребности, то я его обязательно заберу. Разъездов-то у меня побольше будет, чем у тебя» – предупредил райпродкомиссар. «Нет уж. Мне его хозяин давно кровь портит. Вот теперь моя очередь пришла доказать, кто в волости хозяин», – возразил милиционер и приказал красноармейцу: «Накинь на шею жеребца верёвку, да так, чтобы она с головы не слетела». Наблюдавший, за происходящим на улице через открытую калитку Иван Васильевич, тяжело вздохнул и тихо произнёс: «Вот и всё. Теперь мы совсем голые остались. Как будем жить дальше?». Сзади подошла Евдокия Матвеевна и тронув мужа за рукав зипуна сказала: «Пойдём, Иван, в избу. Видно планида наша такая – терпеть».