Впрочем, чёрт-то с ним, с Ватерманом.
Джордж разлил шампанское по бокалам.
– Санни, если ты не против, я хочу тебя поздравить. Сегодня у тебя в жизни начинается новый большой этап. Ты уже почти самостоятельная, взрослая девушка. Вот получишь школьный аттестат – и станешь совсем самостоятельной. А пока – ну, чем могу... Его солнышко рассмеялось. Они выпили.
– За тебя, Санни. За твою долгую и счастливую жизнь. И запомни – отныне у тебя есть друг. Который сможет тебе помогать, если у тебя будут проблемы. Потому что для всей остальной страны он – президент.
– Спасибо…
Она ещё раз крепко обняла Джорджа.
И хозяин особняка, и его гостья как-то сразу поняли – спать им не хочется. Поэтому... На кровати они расположились валетом – и болтать удобно, и... Нет, у Санни определённо были просто восхитительные ножки. Упустить возможность лишний раз поиграть с ними было бы величайшей глупостью.
– Санни, я тебе должен признаться – у меня есть один недостаток. Он и раньше был, а при моей нынешней должности как-то особенно проявился. Иногда я, сам того не замечая, задаю людям хамские вопросы, которые их обижают. Так что если вдруг я задам такой вопрос тебе – то, пожалуйста, не смущайся и так и скажи – мол, это только моё дело. Хорошо?
– Хорошо. А что такого ты хотел у меня спросить?
– Да вот хотя бы... Что всё-таки случилось с твоей мамой? Она была гидом в «Интуристе», отлично знала английский, назвала тебя в честь солнышка…
– А потом она встретила англичанина, интуриста. Это было в начале девяностых, когда в армии царила разруха. Папе по нескольку месяцев задерживали жалованье, в очередной раз перенесли сроки выделения отдельной квартиры. Маме надоело жить в офицерском общежитии, она подцепила англичанина, развелась с папой и уехала в Британию. Теперь она английская гражданка и у неё английский муж. При разводе папа сказал, что меня он ей не отдаст, она не сильно и настаивала. Я сначала ревела, но потом папа сказал – перестань, дочка, она предательница. Пусть живёт, как хочет. И я больше не плакала. Два года мы прожили с папой. А потом президент Эльцер устроил, как говорил папа, государственный переворот. И папа пошёл защищать Верховный Совет. Эльцера он считал предателем родины.
– А про меня он ничего не говорил?
Санни в очередной раз отвела глаза.
– Я всё понял, вопрос снимается. И вообще я, кажется, опять полез куда-то не туда. Прости, я не хотел, просто... Я, наверное, и сам сейчас не до конца понимаю, что делаю. Я думал, что ночь с девственницей – это будет такое милое приключение, а оказалось... Я сейчас чувствую себя так же, как когда-то давно, когда у меня самого был первый раз. А моей первой девушкой была Мая, моя одноклассница. И она…
– Она тоже погибла в Верховном Совете. Я знаю. А потом ты поставил ей какой-то красивый памятник.
Джордж горестно вздохнул. Ну да, этого следовало ожидать. Сколько ни помнил себя в большой политике – все, кому не лень, регулярно обсуждали его личную жизнь. Любил Машу. Мстил за Машу. Влюблён в Жозефину. А в Белом доме убили его одноклассницу, с которой у него был роман ещё в школе. Почему бы и начальнику главка в минюсте Шпееру не поучаствовать в этом сводном хоре негодяев, раз уж любителей помыть кости Шефа – каждый первый?
– Тебя папа считал пиратом, – после недолгого молчания произнесла девушка. – В августе девяносто первого, когда ты вломился на пресс-конференцию, устроенную этими… комитетчиками? Папе это напомнило захват корабля пиратами, взятие на абордаж. Папа... Он был советский офицер. Много раз в разговорах вспоминал: я давал присягу Советской Родине. Он вас всех не любил – тебя, президента Эльцера, Михеля Горбатого. Считал, что вы предали его родину. Но тебя он уважал – для него ты был безбашенным корсаром.
Джордж рассмеялся. В этой девочке определённо есть что-то особенное. Она снова напомнила ему один из самых страшных эпизодов в жизни – а ему почему-то было смешно. Может, это какое-то свойство памяти, защитный механизм? По прошествии лет страшное начинает видеться смешным.
– В мире нет бойца смелей, чем напуганный еврей! – он в очередной раз процитировал свою любимую частушку. Санни тоже улыбнулась.
– А как тебя нашёл дядя Герхард? Ну, после…
– Он меня и не терял! – девушка снова улыбнулась, но как-то грустно. – Дядя – двоюродный брат папы. В молодости у них были отличные отношения, а потом разладились. Из-за политики. Папа стал офицером Советской Армии, принёс клятву верности СССР и очень переживал, когда той страны не стало. А дядя никогда не лез в политику. Он прирождённый юрист. Пришёл президент Эльцер, принял декларацию независимости – значит, теперь надо служить Северной Федерации. Они с папой тогда впервые серьёзно поругались у меня на глазах. Папа считал дядю приспособленцем. А потом... Последний раз я видела папу утром третьего октября. Он оставил меня в офицерском общежитии Даманской дивизии, а сам поехал в Мошковец. Вернее, вся дивизия поехала – и он вместе с ней. Только пока дивизия стояла на окраине города, не зная, за кого будет воевать, папа направился прямо в Верховный Совет. Он очень уважал генерала Хруцкого, у них была общая служба в Афганистане, когда папа там был в командировке. Хруцкий для него был командующий, товарищ генерал;
Эльцер – предатель…
– А я? Третьего я уже был и. о. президента, об этом объявили в Даманской дивизии.
– Ты точно не обидишься?
– Нет, солнышко, не обижусь.
Джордж перевернулся на кровати и лёг рядом со своей гостьей, лицом к лицу. Поцеловал её.
– Хотя, если тебе об этом больно вспоминать, то – не надо.
– Папа считал тебя недоразумением. Точнее, твоё назначение. Ты же накануне стал и. о. премьер-министра. Эту новость передавали по радио, а приёмник стоял в кухне офицерского общежития. Я готовила нам с папой еду, там же сидели его друзья-офицеры. Когда передали новость, папа как-то криво усмехнулся – ну это уже ни в какие рамки. Совсем Эльцер сдурел, это не глава правительства, а какое-то недоразумение.
Даже в ночном полумраке спальни было заметно, как девушка опять смутилась и слегка покраснела. А Джордж тихо ей улыбнулся.
– Твой папа был прав, Санни. Ты вряд ли мне поверишь, но в те дни меньше всего я хотел встать во главе этой страны. И «недоразумение»... Это, пожалуй, было самое цензурное обозначение ситуации, когда меня поставили во главе правительства. Ты думаешь, в Кремле сидели и сидят какие-то герои, рыцари без страха и упрёка? Или столь же отъявленные, но всё равно решительные негодяи? Нет, мы все там были обыкновенными людьми. И каждый хотел отсидеться, переждать грозу, авось, рассосётся как-нибудь... Так как ты попала в семью дяди Шпеера?
– О том, что папу убили, мне сказали поздно ночью четвёртого числа. Весь день половина нашей общаги сидела как на иголках – и завидовала тем, кому позвонили из Мошковца их мужья и отцы – мол, жив-здоров, мы победили. Первые списки погибших пришли ночью. Уже после твоего обращения к народу. Его мы тоже смотрели всей общагой. И очень сильно удивились. Ты первый, кто отложил написанный текст и начал говорить не по бумажке. И то, что ты сказал... «Хватит смертей, давайте услышим друг друга». Может быть, поэтому я и смогла пережить известие, что папу убили. А потом появился дядя Герхард, помог мне собрать вещи и отвёз меня к себе домой. Оказалось, что никакой он не приспособленец. У него до сих пор только четырёхкомнатная квартира, которую ему дали как отцу четверых детей, ещё в СССР. Первое время я жила в комнате, которая считалась его кабинетом.
– А он как-нибудь объяснил, почему он взял тебя к себе?
– Один раз он мне сказал: «Это была моя обязанность». И всё. Хотя, наверное, чтобы его правильно понять, с ним надо пожить. Он вообще мало говорит, но если что скажет – это закон. У него четверо своих детей, так он им просто сказал: эту девочку зовут Санни. Она – дочь моего погибшего двоюродного брата. Кроме меня у неё больше никого нет. Поэтому она будет с нами жить, и я её буду растить как свою родную дочь. И они меня приняли. Наверное, им это не очень понравилось, но мне никто не сказал ни одной грубости и не сделал ни одной подлости.
