Вам что, подпись не нравится? Исполняйте! Генофонд, однако!

Джо в итоге так ничего и не спросил. Ну и слава богу!

– Пап, это тебе!

Стефани протянула ему конверт. Приглашение. Мошковецкий государственный педагогический университет имеет честь пригласить Вас на торжественный вечер по случаю Дня учителя.

А, ну да.

Старшая дочь поступила в педагогический. С чего вдруг? В какой-то степени Джордж сам её к этому подтолкнул. Стефани не раз с восторгом рассматривала портреты родителей Жозефины, которые он когда-то нарисовал по фотографиям. Часами могла перебирать фото, по которым он их рисовал. Самым безбожным образом, в мелких деталях, расспрашивала Финку о её маме и папе – как они жили, чем интересовались, как проводили время в семье? Что говорили о работе в школе? «Стеф, только не пытайся из своей будущей дочери насильно вырастить учительницу!» – в конце концов рассмеялась вторая жена Джорджа. А так – всё нормально, хорошая профессия.

В списке группы она значилась по паспорту – Красс, Стефани Джорджиевна. Но не прислать приглашение господину Лиандру, хотя бы чтобы напомнить о себе? Нет, это фантастика. «С глубоким уважением и наилучшими пожеланиями. Ректор Мошковецкого государственного педагогического университета…» Нет, а что? Пиар-служба господина президента работает прекрасно. Нет ни одного праздника, где глава государства не был бы с народом. Причём предпочитает как раз неформальные мероприятия. Вдруг на День учителя надумает посетить торжественный вечер в МПГУ?

Кстати, а почему бы и нет? Надо посмотреть – есть ли в рабочем графике что-то такое, что совсем нельзя отменить или отложить в день университетского торжества.

– Спасибо! Точно обещать не могу, но идея мне нравится. Главное, чтобы они там меня выдающимся педагогом не объявили – с

десятью классами образования… Дочь рассмеялась.

– Ты – выдающийся педагог-самоучка. Воспитываешь целое государство.

– Пытаюсь, дочь, пытаюсь. Их воспитать... А, не будем о грустном. Что ещё у тебя интересного случилось?

– Нам сочинение задали написать. По методике воспитания. «Что можно простить?». Ты как думаешь – что можно простить?

– Говорят, был такой Иисус Иосифович Христос – он умел прощать всё. И даже во время своей казни просил Всевышнего: прости им, отче, ибо не ведают, что творят. Но Иисуса Иосифовича таки распяли, и до сего времени желающих повторить его эксперимент со всепрощением не нашлось.

– Я вот тоже пока не знаю, что написать... У тебя есть вещи, которые ты совсем-совсем не можешь простить? Вот вообще никому?

– Осознанное предательство.

– А бывает ещё и неосознанное?

– Легко. Скажем, можно воспользоваться доверием. Представь, что у тебя есть закадычная подружка. А на дворе тридцать седьмой год. Но подружка – ну, свой человек, и всё тут. И однажды ты с ней разговариваешь, и этак, мимоходом, без задней мысли – а вчера папа с работы такой анекдот про товарища Стального притащил, мы всей семьёй хохотали. Сказала – и забыла. А подружка возвращается домой и пишет донос в НКВД на твоего папу. В чистом виде неосознанное предательство тобой отца. Ну, или совсем просто – на любого человека всегда можно найти какую-нибудь сыворотку правды, и он расскажет всё, что в нормальном состоянии не рассказал бы никогда.

– А что делать, если предательство неосознанное? В этом случае можно человека простить?

– Не знаю, Стеф. Всё индивидуально. В некоторых случаях, наверное, можно. Хотя на кой чёрт нужна жизнь с предателем? А если предал по глупости или по неведению – то зачем жизнь с дураком? Для дураков есть специальные интернаты – там пускай дураки и живут.

– А если человека перед предательством пытали и он не выдержал?

– Хм... Хороший вопрос. Во всяком случае, я бы такого человека навсегда удалил из своей жизни. Может быть, не стал бы ему мстить, но уж точно – сделал бы так, чтобы он больше нигде и никогда не попадался мне на глаза. Ни по какому поводу. Даже с извинениями. Убирайся вон – и доживай свою жизнь, как знаешь. А если встретишься у меня на пути ещё раз – то извини, но я решу вопрос окончательно.

– А что бы ты стал делать, если раньше человек тебе сделал что-то очень хорошее… например, спас жизнь… а потом не выдержал пыток и предал?

– Чёрт его знает. Никогда с таким не сталкивался. Меня или предавали вполне осознанно, или… не могу же я считать предателем, например, мента Эринга, строившего мне козни всё время, пока президентом был Эльцер. Эринг мне клятв верности не приносил. Совсем наоборот – он тоже боролся за внимание и благорасположение Бария Никалозовича, а я ему был конкурентом.

И поэтому до самого октября девяносто третьего он был мне открытым врагом. Но не предателем.

– А бабушка? Она разве не предала тебя под пыткой? А потом не выдержала и сошла с ума?

Дочь испуганно опустила взгляд. А Джордж расхохотался. Нет, на неё невозможно злиться. Маша, чистая Маша. Что на сердце – то и в разговоре, причём прорывается в самый неожиданный момент.

– Пап, прости, я не хотела…

– Сам знаю, Стеф, что не хотела. Генофонд не пропьёшь. Это у тебя наследственное. Тебя до сих пор беспокоит история твоей бабушки? Присаживайся, поговорим. Чем смогу – помогу. Начни с начала, а там уж разберёмся.

Стараясь не смотреть на Джорджа, девушка рассказала о поездке к Аграну и о разговоре об особенностях почерка Гертруды на разных документах.

– Пап, похоже, те, кто стряпал твоё дело, издевались над ней ничуть не меньше… – Я так не думаю.

– Почему?

– Вторая подпись. Отдельная подпись под обязательным разъяснением о праве не свидетельствовать против близкого родственника. Она расписалась – и продолжила давать показания. А что касается кривого почерка – он свидетельствует только о волнении. А вот отчего случилось то волнение... Рудольф не допускал варианта, что она подписывала тот протокол в радостном волнении? Я ведь не оправдал её надежд. Гертруда хотела вырастить сына по заветам своей любимой компартии, а ей – х.р на рыло.

Дочь сидела, поражённая этой репликой.

– Пап… ты всерьёз веришь в то, что говоришь?

– Я не могу этого исключать. Да и какая разница – тряслась она тогда от злорадства или от ужаса? Что случилось – то случилось. Подпись есть. Та же Ева – если захотела, то не стала мараться об это дело. Оказалось, это не так и сложно. Взяла и уехала после окончания школы учиться в институт в другой город – и всё. Уже пять лет живу отдельно от семьи, дома бываю редко, что там происходит – ничего не знаю. Показаний по существу никаких дать не могу. А Гертруда – дала.

– Но после? Потом? Она же…

– Она расплатилась за всё. У меня к ней нет вопросов. Если ты считаешь, что твоя бабушка была хорошим человеком – не собираюсь тебя переубеждать. Хочешь повесить себе на стенку её фото или портрет – пожалуйста. Если тебя беспокоило только это – то выкинь из головы. И вообще – поменьше заморачивайся вопросом, как я отнесусь к тому или к сему. Не надо жить мою жизнь, дочка, живи собственную.

– То есть ты всё-таки не можешь её простить?

– Нет, Стеф, не могу. Хотя бы по формальным признакам. Как ты себе представляешь эту процедуру – я прощаю мертвеца?

– Не знаю... Может, помолиться за упокой её души? Или покаяться?

– Покаяться в чём? Она сама выбрала свой путь и сама его прошла – до логического итога в психушке. Я не заставлял её ходить этой дорогой. Сама, всё сама. Осознанно и добровольно.

– Наверное…

Стефани не знала, что ответить.

– И ещё есть одна вещь, дочка. Некоторых людей надо просто вычёркивать из жизни. Просто взять – и вычеркнуть. Ну да, была такая строчка в биографии. Переверни страницу и пиши новый абзац. Я их всех вычеркнул. И не имею ни малейшего желания их воскрешать в своей памяти. Помню, поэтому не люблю и не скорблю. И хватит с них.

Дочь тяжело вздохнула.

– Ты не согласна, моя идеалистка? – Джордж улыбнулся девушке.

– Не знаю, папа... Если ты не хочешь кого-то вспоминать и прощать – это твоё полное право. Но… они же предки. Не могу я быть только дочерью Лиандра. Был же и ещё кто-то – до тебя?