– Ты что, родная? Расстроилась? Испугалась?

– Наверное…

Она подняла на него заплаканные глаза.

Вот же, мать твою, угораздило.

Пока Стеф обживалась в его доме, с ней ненавязчиво, но настойчиво поработали более десятка специалистов – от психологов до профессора психиатрии Майрановского, который вдруг начал часто бывать в 17-й квартире. То по какому-нибудь личному вопросу, то просто пообедать в компании своих хороших друзей. И в партикулярном костюме совершенно не походил на доктора. Старый добрый друг семьи, помогал твоему папе и маме. И тебя, Стефани, помню совсем маленькой.

У девочки обнаружились несколько страшных воспоминаний, которые, увы, с ней навсегда. Сцена убийства мамы. Смерть от рака мамы Ольги Мазалецкой. И… похоже, да. Вот эта сцена с любимой игрушкой – резиновым котёнком. Которого отобрала и отшвырнула какая-то злая тётка из органов опеки.

Да уж. На ровном месте – и мордой об асфальт.

Что поделаешь, дочка. Я тоже с призраками из прошлого живу. Они долго сидели, обнявшись, а потом вместе готовили уроки на завтра. И придумывали имя улыбчивому еноту. Слава тебе, Эволюция, кажется, пронесло.

– Пап, к тебе можно?

– Тебе – всегда! Заходи, родная!

Однако в этот раз Стефани заглянула в отцовский кабинет как-то неуверенно.

– Случилось что? – испугался Джордж.

– Нет, ничего…

Она закрыла за собой дверь.

– Пап, меня очень волнует один вопрос. Уже четвёртый день.

– Стеф, если я чем-то могу тебе помочь – то обязательно помогу. Честно-честно. Садись, ничего не бойся и спрашивай.

– Пап, я об этой женщине. Которая просила её помиловать.

– Бывшей инспекторше, что ли? Сообщаю – я ей отказал в помиловании.

– Я... Вот там ещё и её анкета была. И посадили её за кражу казённых денег. Но она же инспектор. Как так получилось?

Джордж улыбнулся и потрепал дочь по щеке.

– И это всё, что тебя мучает?

Стеф кивнула.

– Тогда выбрось из головы, родная. Никакой мистики. Инспекторшей она была в начале восьмидесятых. А в конце, видимо, перешла на какую-то хозяйственную должность. И стала приворовывать казённые деньги, выделенные на сирот. И попалась. Иногда с людьми это бывает – карьерный рост называется. Я в восемьдесят девятом был народный депутат, а в девяносто втором – руководил Службой безопасности президента. Один и тот же человек.

– И её дело – девяносто второго года…

Дочь испуганно съёжилась – вряд ли она хотела это сказать; само вырвалось. А Джордж обнял девочку.

– Стеф, если ты думаешь, что это я её посадил – то это не так. В девяносто втором у меня дел было выше потолка. Службу безопасности Бария Никалозовича мы создавали с нуля. В «Беркут» клиенты попёрли, мы чуть не каждую неделю открывали по филиалу в новых городах. А ещё меня регулярно вызывали на допросы в Генеральную прокуратуру по делу ГКЧП в качестве потерпевшего. Так что если ты думаешь, что своё оставшееся время тратил на клёпку левых уголовных дел против какой-то вшивой бывшей инспекторши по делам несовершеннолетних…

– Пап, прости, я не хотела…

– Я знаю. Так что – забудь; проехали. Я тебя люблю, родная.

…И ведь не соврал. Он действительно не заморачивался уголовным делом для Элины Грай. Рудольф занимался поисками его дочери; в воспоминаниях свидетелей выплыла история о жестокой чиновнице, по сути, издевавшейся над девочкой-сиротой. Один лёгкий намёк кому надо. Дело состряпали, конечно, кривовато, но в целом вполне убедительно. Хищение казённых денег. А кто их в девяносто втором не воровал? В том числе и у сирот и инвалидов. Прочитал копию приговора, вычеркнул ещё одно имя из списка, да и забыл через пару недель.

Ещё через пару дней он встречался с директрисой гимназии, где училась Стефани. На родительские собрания ходить – никакой возможности, так что – короткие встречи раз в месяц. Как учится моя дочь? Нет ли каких проблем? Что вы, Джордж Джорджиевич, никаких. Исключительно любознательная девочка. Вот буквально вчера после уроков чуть не полчаса расспрашивала учительницу основ правоведения о том, какие у нас существуют наказания за воровство казённого имущества и сколько за это обычно дают. Вы её решили отдать на юридический?

И сообщение от охраны: после школы Стефани Джорджиевна попросила завезти её в Управление внутренних дел Мошковца и пыталась там встретиться с начальником управления генералом Пузыревичем. Не смогла – начальник был в отъезде.

Так. Это уже становится интересным.

Вечером поинтересовался у жены – Финка, ты за Стеф ничего такого в последние дни не замечала? Она чем-то расстроена. Чтото её беспокоит, но она пока не говорит. Может, у неё того – первая любовь? – улыбнулась благоверная.

Дочь всё объяснила сама.

– Папа, к тебе можно?

– Конечно! Заходи, солнышко. Что с тобой? Выглядишь так, будто у тебя что-то произошло. Тебя кто-то обидел?

– Пап, ты можешь выполнить одну мою просьбу?

– Во всяком случае, очень постараюсь. Если ты попросишь Луну с неба – то всю не обещаю, но образец лунного грунта… – он улыбнулся.

– Пап, подпиши помилование этой женщине.

– Что?

– Пожалуйста, подпиши помилование той женщине из опеки и попечительства. Это же всего лишь одна твоя подпись.

– Так-то да… но ты меня, мягко сказать, удивила. Объясни, зачем тебе это. Не ожидал от тебя такой просьбы.

– Пап, мне кажется, что её дело – фальшивое. Она не совершала того, за что её посадили в тюрьму.

– Стеф, тебе это кажется или кто-то тебе что-то такое рассказал? Кто?

– Я об этом ни с кем не говорила.

– Ну и умница. К сожалению, при моей должности... Вокруг всегда будут крутиться негодяи, выдумывающие самые грязные сплетни. Тебе кто-то наплёл, будто я ещё и занимался фальсификацией уголовных дел о хищениях денег из какого-то районного управления опеки и попечительства? Ага, больше мне в Перестройку делать было нечего, как воровать какие-то гроши, что отпустили на дома инвалидов Мошковецкой области.

– Пап, мне никто ничего такого не говорил. И я так не думаю.

Просто… отпусти эту женщину на свободу.

– А зачем это тебе, дочка?

Стефани опустила глаза. Вздохнула. И выпалила.

– Пап, те обиды не стоят восемь лет жизни.

– Дочь, ты чего? Какие обиды?

– Она меня очень больно обидела. Но это не стоит восемь лет жизни. Отпусти её.

– Стеф, то есть ты всё-таки думаешь, что?..

– Пап, я ничего не знаю, что и как там было. Но восемь лет тюрьмы за обиду мне – она этого не заслужила.

– Стеф, подожди. То есть ты хочешь сказать, что сама не знаешь, за что её посадили. Тебе кажется, что её могли посадить за обиды, причинённые тебе. Мол, я воспользовался своим служебным положением и отомстил ей за обиды, которые она нанесла тебе, а казённых денег, выделенных на сирот и инвалидов, она вот прямо совсем не воровала? А если таки воровала? Деньги, украденные у сирот, тоже не стоят восемь лет жизни?

– Пап, прости её. Тебе ведь это не сложно.

Девочка чуть не плакала. Похоже, её действительно зацепила эта история.

– Стеф, сперва объясни мне – что тебя так мучает? Тебе показалось, что инспекторша сидит в тюрьме только потому, что раньше она обидела тебя?

– Мне кажется, так оно и было. И это меня мучает.

– Стеф, но если это так – то, наверное, твои страдания лечатся не помилованием для преступника. Тебе пришла в голову ка кая-то сумасбродная идея, она мешает тебе жить. Тебе надо избавиться от этой идеи, дочка. А не подчиняться ей.

Он тоже отвёл взгляд. Произнёс куда-то в сторону.

– Господи, если бы я знал, чем оно всё закончится... Я бы затащил твою маму в загс через неделю после нашего знакомства. И не было бы ничего этого. Ты раз и навсегда была бы просто моя дочь…

Потом повернулся к Стефани.

– Дочь, мы обязательно найдём решение твоей проблемы. Не у тебя одной такое случалось. Есть люди, которые знают, как помочь в такой ситуации.

– Пап, ну пожалуйста, подпиши ей помилование. В конце концов, ты же подписываешь его другим преступникам. Пап, ну честно – я её простила. И вообще – должен же кто-то поставить точку во всём этом.