Хосров премудрости достигнул высоты,

И наглухо забил он лавку суеты.

Был у Хосрова сын от Мариам. С пеленок,

Дыша, он дурно пах. Казалось — это львенок.

Он звался Шируйе. Знал я и ведал свет,

Что он, когда ему лишь девять было лет,

Промолвил про Ширин во дни отцовской свадьбы:

«Ширин под пару мне! Вот мне кого поймать бы!»

О вере ли его поведать, о любви,

Про знанье иль про злость, горящую в крови?

Весь наполнял дворец он мрачным дымным смрадом.

И на него Хосров взирал суровым взглядом.

И так сказал Хосров: «Мудрец Бузург-Умид!

От сына этого душа моя скорбит.

Он отвратителен, а в некие минуты

И страшен. От него в грядущем ладу я смуты.

Злокознен он, как волк, что рыщет, что не сыт:

Он и для матери опасности таит.

Хорошего не ждать от тех, кто полой скверны.

Все в пепел обратит огонь такой неверный.

Кого бы речью он сумел к себе привлечь?

Ему лишь самому его приятна речь.

Нет фарра, сана в нем. В нем только смрад пожара.

Он на фарсанг бежит от сана и от фарра.

Он дым, всклубившийся из моего огня.

И, мною порожден, бежит он от меня.

Я голову в венце вознес над целым светом,

Но, коль наследник он, — какая польза в этом?

Не любит он Ширин, сестер не любит он.

И, глядя на меня, он злобой омрачен.

Что красота ему! Он — что осел: закрыто,

Ослу прекрасное. Ему милей корыто.

Змееныш мной рожден, так, стало быть, и я, —

Наверно, думает мой «славный» сын — змея.

Чтоб сделаться плодом, цветок возник не каждый.

И сладость сахара сокрыл тростник не каждый.

В былом отцеубийц немало я найду.

Железо — из руды и все же бьет руду.

И множество чужих с врожденным чувством чести

Нам ближе, чем родня, исполненная лести».

«О прозорливый шах! — сказал Бузург-Умид. —

Твой ум — познать и свет и тьму тебя стремит.

Пускай твоя душа в нем злое примечала.

Но сущности твоей в нем кроются начала.

Ты с сыном не враждуй, на нем твоя печать,

От кровной связи кровь не надо отлучать.

Никто не станет, шах, бить деревцо граната, —

В венце своих плодов горит оно богато.

А тута деревцо и треплют и трясут, —

Ведь головою вниз детей повесил тут.

Ты благ — и сын твой благ. Ведь слепок самый точный.

Сажаемый чеснок — и взросший плод чесночный.

Когда кроят парчу, владыка, то к чему

Обрезки отвергать? — Берут их на кайму.

Пускай строптив твой сын, забудь свои невзгоды.

Строптивость не страшна — ее смиряют годы.

Он юн. Но буйных дней промчится череда, —

От буйства в старости не станет и следа».