Так в книге начертал великий мастер слова,

Тот словомер, чья речь готова для улова:

Ширин, когда ее оставил шах одну,

Была как бы в цепях, была как бы в плену.

Из влажных миндалей шли розовые струи,

К цветущим миндалям стремясь, как поцелуи.

Овечкой бедною, зарезанной она

Упала в трепете, отчаянья полна.

И в ней не стало сил; она лежит устало.

И с муравьиный глаз ее сердечко стало.

Смел ветер урожай, развеял полный ток!

И наземь ниспадал кровавых слез поток.

Запуталась в силках. Где милый? Стал далек он.

Она в смятении, как беспокойный локон.

Разлука стелет ей свой горестный рассказ.

Колени в жемчугах из моря черных глаз.

То падает она, — пьяна она от муки, —

То в исступлении заламывает руки.

Уста безмолвствуют, иссушен бедный рот.

Сидит у ручейка, что из очей течет.

Прекрасный кипарис дрожит, как листик ивы.

Что мускус рядом с ней и нежный мех красивый!

Вот на земле она. Лежит, как смятый злак,

И мускусных кудрей разбрасывает мрак.

Ногтями, что сродни лишь лепесткам несрина,

Терзает розы щек. О горести пучина!

На сахар уст ключи из миндалей пошли.

Уннаб! Он ноготков кусает миндаля.

То мечется, как мяч, свою смиряя рану,

То изгибается, подобная човгану.

Весна — огнем луны преображенный путь —

Уж распадается как пролитая ртуть.

В ночных набегах мук ее души дорога, —

И лагерь сердца пал, — но мук в засаде много.

И прянули они из мрака на конях,

Терпенья первый полк они разбили в прах.

От корня печени до сердца — разграбленью

Все было предано, все предано томленью.

Султан души разбит; насилу спасся он,

Свой препоясав стан, приветствуя полон.

То день она кляла, когда заныло сердце, —

Как бессердечная, в сердцах бранила сердце,

А то кричала: «Рок! Ты горшей с той поры,

Как существует мир, с людьми не вел игры!

Все, что желанно мне, о чем томлюсь в разлуке,

Ты выхватил из рук, сперва давая в руки.

Ширин! Твоя нога задела ценный клад,

Но за находку ты не видела наград.

Весне открывши дверь, сама, ветров усердней,

Убила ты весну, схватив колючки терний.

Ты светоч избрала из светочей, и свет

Его задула ты, — и светоча уж нет.

К живой воде пришла, и вмиг вода пропала

За то, что с жадностью ты к влаге не припала.

Что у печи нашла? Пылание огня.

Он истомил тебя, все милое гоня.

И ныне ты в огне и в тяжких клубах дыма.

Без нужды ныне ты отчаяньем томима».

То с неба возвещал ей благостный Суруш:

«Ты чаемого жди. Есть утешитель душ».

То див страстей ей мозг укором жег суровым:

«Должна была, Ширин, ты мчаться за Хосровом».

Пробыв немало дней в отчаянья краю,

Ширин в другой предел направила ладью.

С дорожной пылью рок ее сродняет строгий.

Она минует пыль мучительной дороги.

И ко двору Бану приблизилась она.

И стала для Бану ее тоска ясна.

Душа Михин-Бану рыдающей внимала.

Разумных слов Ширин услышала немало:

«Немного потерпи, твоя пройдет беда.

Ты цепью скована, поверь, не навсегда.

Что быстрочастной быть, как роза? Будь мудрее.

Тем раньше рухнет мост, чем водный ток быстрее.

Взгляни, дано мячу и падать и взлетать.

Знай, всякий, кто упал, — поднимется опять.

Прозябнуть, а потом — взрасти всем должно зернам.

В срок все, что связано, развяжет рок проворно.

Желанье сладостней, когда его я длю.

Все быстропьющие — мгновенно во хмелю.

Кто понукать коня для бега не устанет, —

Обгонит всех. Потом — от спутников отстанет.

Осел, что шестьдесят легко взял менов, — он,

Приняв еще пяток, не будет утомлен,

А тучи, что летят, как мчащиеся бури,

Все выплачутся вмиг, — и нет уж их в лазури!

Дух в нынешней беде смирением одень.

Кто знает, что тебе пошлет грядущий день?

Ты унижения была сносить готова,

Немало горестей терпела от Хосрова.

Он бесполезен был? Что ж! Скорбь угомони.

Бояться нечего: не съедено яхни.

Настал терпенья час, и счастье светит скудно.

Не торопись, ведь вверх воде взбираться трудно.

Когда придет пора воде помчаться вниз, —

С ней счастье потечет, к тебе придет Парвиз.

Ты скажешь: «Я добро и зло постичь сумела»,

Когда своим ключом раскроешь створки дела.

Сине-зеленою нам кажется парча,

А в складках скрылся цвет багряного луча.

Немало мест, что нам простой землею мнятся,

А там и бирюза и яхонты таятся».

И удалось Бану — кто был бы ей под стать? —

Кумир, что без четы, с терпеньем сочетать.

И опытный Шапур, властитель изречений,

Привел ей несколько тончайших заключений.

И сердце жаркое в покой заключено,

О милом памятью утешено оно.

Ширин сносила дни, что горестно летели,

Без счастья прочного, без сердца в нежном теле.