Сладости мне носил каждый раз, когда к Анжелике приезжал, а я краснела, стеснялась жуть, молчала, боясь сморозить глупость. День за днём, неделя за неделей, я в тайне мечтала о нём, представляла как стану Златой Комаровой, как платье надену белое, а он будет смотреть на меня также, как смотрит на Анжелику. С восхищением, с любовью, с нежностью. Я каждый раз ревела, ну чем я хуже? Разве я не достойна любви?

Родители так радовались, в пример её приводили, достали. Лика то, Лика сё. Работать пошла в девятнадцать, параллельно с университетом, молодец какая. Лёша уже тогда бизнес свой строил, подарки ей дарил дорогие, а она всё к независимости стремилась. Гадина. Пример идеального ребёнка, достижениями которого можно гордиться. Не то, что непутёвая младшая, что прогуливала уроки и пила светлое в плохой компании.

А тот день, когда они поженились был, пожалуй, худшим днём в моей жизни. Ревела. Долго и навзрыд. Оплакивала первую трагедию в жизни. Но теперь таких трагедий больше не будет, не позволю, зубами вцеплюсь, но не отдам его никому. Свадьба у них красивая была, с цветами живыми, музыкантами. Семья у нас не особо богатая, к роскоши такой не привыкли, но именно тогда я решила, что моя свадьба будет ещё богаче и ещё роскошнее. Так и вышло. Четыре сотни гостей, несколько миллионов рублей бюджета. Я достойна только самого лучшего.

Мой и останется моим во чтобы то ни стало. И женится. Из мёртвых воскрешу, но мы женимся. Я слишком долго ждала и слишком многое поставила на кон.

Тем более сестричке не отдам, пусть как хочет врёт насчёт своего мелкого. Не была она беременна, когда два года назад приехала к нам с вещами и заявила что разводится, а значит нагуляла на стороне.

Смеет ещё заявляться сюда, в паре со своим любовничком, строить из себя святую невинность, будто бы не благодаря ей мой жених сейчас борется за свою жизнь.

— Комаровы, — призывает доктор, держа медицинскую карту в руках. — Стабилизировали, жизни ничего не угрожает, денёк полежит здесь, потом переведём в отделение интенсивной терапии.

— Когда можно будет его увидеть? — робко подаю голос.

— Если ненадолго и не все сразу, то хоть сейчас, — отвечает врач. — Не тревожить, он ещё слаб.

Вместе с мамой Лёши заходим в палату, где среди множества приборов и идущих от них проводов, лежит мой ненаглядный. На губах запёкшаяся кровь, огромные синяки под глазами, кожа бело-синего цвета, взъерошенный весь.

Людмила присаживается по левую руку от Лёшеньки, гладит по волосам, еле сдерживая всхлипы. А я пододвигаю стул и сажусь справа.

Осторожно поглаживаю его руку, минуя трубку от капельницы. Сердце кровью обливается, мой милый, мне так жаль. Слёзы градом стекают по щекам, смывая картинку перед глазами. Лёша, чувствуя моё прикосновение, дёргает рукой, слегка сжимая мои пальцы в своих.

— Любимый, я здесь, с тобой рядом, — шепчу ему на ухо. — Всё хорошо будет, отдыхай, набирайся сил.

— Ли..к.а, — хрипит севшим голосом еле слышно. — Не ух. оди, Лика… про. шу…

Алексей

Изящно облокотившись на порог, любимая встречает в красном коротеньком платье и, увидев как в моих глазах вспыхивает дьявольский огонёк, довольно ухмыляется. Не говоря ни слова, накидываюсь на неё, ногой закрывая дверь. Целуемся в коридоре, разгоряченные внезапно охватившей страстью, наслаждаемся каждым мгновением, проведённым в объятиях друг друга.

— Наконец-то, как я соскучился, — мычу сквозь поцелуй, не желая прерываться.

— Остановись, Ромео, дай я сначала покормлю тебя, — отталкивает в грудь осторожно, отступая на пару шагов назад. — Ты нужен мне полный сил сегодня.

— Не смогу дойти, так обессилен, — дурачусь и тянусь за добавкой. — Нужен ещё один живительный поцелуй.

Под её искренний хохот и попытку убежать, вмиг ловлю и поднимая за ягодицы, прижимаю к стене. Мимоходом проскакивает мысль о том, что я не помню как приехал домой, не помню что делал сегодня, но это кажется таким незначительным сейчас. Она забирает внимание, делая всё вокруг неважным.

— Ну всё, газелька, лев тебя поймал, — улыбаюсь хитро, целуя щёки, нос, подбородок. — Смирись со своей участью и прими смерть достойно.

Смех и задор сменяют слабые женские стоны, когда мои губы плавно перемещаются от лица к шее и ключицам. Газелька обвивает мой торс ногами, прижимая ещё ближе. Её запах проникает в ноздри, ощущение её тела в моих руках дурманят голову окончательно.

— Где же в природе такое видано — газель обхитрила льва и загнала в капкан, — ворчу, останавливаясь, пока ещё не поздно. — Не хочу прерываться, но надо в душ сначала.

Столько лет вместе, а любовь не угасает, как и страсть, а с каждым днём всё больше и больше растёт. Я обожаю эту женщину, боготворю с первой минуты знакомства и буду любить до последней минуты жизни. Она моя царица, богиня, мой свет.

— У нас какой-то праздник? Такое всё красивое, — спрашиваю, осматривая накрытый стол со свечами.

Любимая жадно проходится взглядом по моему голому торсу с капельками воды, скользит по рукам и полотенцу на бёдрах, закусывает губу и отворачивается к столу. Знаю, малышка, знаю, сам на пределе.

Переодеваюсь и принимаюсь ужинать. Предвкушение ещё больше распаляет, чем дольше мы тянем, тем слаще будет желанная победа.

Запихиваю в рот кусок мяса с острым соусом, но совершенно не чувствую ни вкуса, ни запаха. Запиваю красным, чувствую как жидкость растекается по гортани, но не чувствую ничего, ни терпкости на языке, ни мягкой горечи. Любимая продолжает ужинать, как ни в чём не бывало, бросая жаркие взгляды в мою сторону.

— Спасибо, очень вкусно, — благодарю, немножко соврав. Помогаю складывать тарелки в посудомоечную машину.

— Я старалась, — отвечает, не поворачиваясь. — Даже заморочилась с твоим любимым соусом.

Аккуратно обнимаю её спины, целую плечи и шею. Знакомая, горячая, родная. Моя. Но что-то не так, ощущение неправильности, фальши.

— Хочу десерт, — шепчу на ухо, отгоняя ненужные мысли.

Воздух вокруг становится вязким, воспламеняется вмиг. Мысли испаряются, оставляя в голове лишь желание. Малышка откидывает голову на моё плечо, открывая больше доступа для поцелуев, ловит ртом кислород, которого осталось катастрофически мало.

Разворачиваю её лицом к себе, впиваясь жадным поцелуем. Сам уже на грани, словно проснувшийся вулкан. Эмоции фонтаном брызжут, будто я целую свою жену впервые. Подхватываю за бёдра и усаживаю на столешницу.

— Я люблю тебя, Лика, — вглядываюсь в её глаза, пытаясь восстановить дыхание.

Одной рукой придвигаю её за спину ещё ближе, другой зарываюсь в волосы. Меня перетряхивает изнутри, словно я добрался до главного рождественского подарка.

— А я тебя больше, — отвечает также шёпотом. — Только ты должен проснуться.

— Проснуться? — непонимающе переспрашиваю. — О чём ты говоришь?

В висках начинает яростно пульсировать, страх иголками окутывает всё тело. Отшатываюсь назад, хватаясь за голову. Картинками приходит осознание — вечер, дом, дорога, снег.

— Лика, — кричу отчаянно, смотря на свои пустые руки. — Не уходи, Лика, прошу.

Её больше нет рядом. В ушах оглушающе звенит. Авария. Машина. Больница. Кто-то толкнул, специально, хотели убить? Нестеров? За то, что подобрался слишком близко к его секретам? Я умер? Моя кухня в городской квартире и Анжелика, это рай? Ад?

Руками опираюсь за столешницу, пытаясь укротить разрастающуюся панику. Дышу, всё ещё дышу, это ведь хорошо? Мертвым же не нужно дышать?

— Папа, — звучит позади детский голосок, заставляя меня вздрогнуть.

Маленький Ярослав, с подаренной мной игрушкой в руках, сидит на стуле и смотрит на меня своими голубыми глазами. Глаза как у меня, родинка, брови хмурит также, нижняя губа шире верхней, как у меня, а не как у Анжелики. Господи, он же не просто отдалённо похож, он — вылитая моя копия. Почему я не замечал. Куда смотрел? Сын. Это мой сын!