За спиной инспектора маячили два полицейских – вероятно, именно по этой причине толпа начала расходиться. Очередной пример неискоренимого недоверия к властям, сохранившегося со времен оккупации.

– Я упала, – ровным голосом произнесла я. Это стоило мне огромных усилий, потому что снова закружилась голова. Но будь я проклята, если сяду обратно на тротуар, особенно в присутствии инспектора. И уж тем более я не хотела, чтобы меня сейчас стошнило, хотя внутри чувствовала характерные позывы.

– Она не упала, – возразила помогавшая мне женщина. – Машина сбила ее и уехала, не остановившись! Вы должны поймать этого водителя! – Она разговаривала с полицейскими, которые переводили взгляд с нее на инспектора, потом на меня и обратно.

– Мадемуазель Найт, вы позволите отвести вас куда-нибудь, где вы могли бы присесть и рассказать, что произошло? – произнес Мервель. – Я так понимаю, вы ехали ко мне, non?

Оставалось лишь догадываться, откуда он узнал.

– Да, – мрачно ответила я.

Следующее, что я помню, – это как меня вели к полицейскому автомобилю. Он был припаркован прямо на краю quai[61].

– Мой велосипед, – пролепетала я, внезапно остановившись перед тем, как сесть в машину.

Инспектор Мервель цокнул языком и оглянулся. Я проследила за его взглядом. Мой велосипед лежал на месте, но было ясно, что какое-то время я не смогу им пользоваться, если вообще когда-нибудь смогу. Заднее колесо было смято, а рама погнулась.

– Вам очень повезло, мадемуазель Найт, – заверил меня Мервель. Он жестом предложил мне забраться в машину, подставив для опоры руку.

Я отпустила его пальцы, как только устроилась на пассажирском сиденье, радуясь, что мы оба в перчатках. Мервель поговорил с полицейскими, обошел вокруг и сел на место водителя.

– Куда вас отвезти, чтобы вы… умылись? – спросил он.

– У меня для вас кое-что есть, – сказала я. – Это принадлежало Терезе Лоньон.

– Понимаю. Это может подождать, пока вы… э-э-э… не приведете себя в порядок, – настаивал он. – Вы уверены, что не хотите в больницу, мадемуазель?

– Нет, – твердо заявила я. Я не знала, почему для меня было так важно не создавать вокруг себя суету и не выглядеть слабой. У меня также сложилось впечатление, что инспектор не слишком доверял женщинам.

А может, это было потому, что я знала, что сую нос не в свое дело. Я и без того находилась в невыгодном положении; не нужно было подрывать доверие инспектора еще больше.

Мы добрались до дома номер тридцать шесть, не проронив ни слова. Всю дорогу я старалась преодолеть неловкость от того, что еду наедине с таким суровым и неприступным мужчиной, как инспектор, и в то же время пыталась не обращать внимания на свое паршивое самочувствие, на раздираемые болью колени и ладони, на ломоту в теле – и предвкушение того, что упомянутый неприступный инспектор, скорее всего, останется мной недоволен.

Может быть, мне стоило притвориться? Но это был не вариант. Я взялась за работу клепальщицы Рози не потому, что была из тех, кто поддается давлению или остается на месте. Если бы я только знала, где мое место теперь, когда война закончилась и все вернулось на круги своя.

Я поморщилась, вылезая из машины. Колено распухло так, что я едва могла двигаться.

– Сюда, мадемуазель, – направил меня Мервель. – Если позволите, мы могли бы переговорить в моем кабинете. Но сначала, возможно, вы захотите… э-э-э… посетить дамскую комнату отдыха, чтобы вымыть свои… э-э… царапины. – Он даже предложил мне руку, когда мы подходили к ступеням префектуры полиции, и у меня не было иного выбора, кроме как воспользоваться его помощью. Или так, или рискнуть, что из-за больного колена я упаду на землю.

Место, которое Мервель называл дамской комнатой отдыха (это оказался не более чем эвфемизм), представляло собой крошечное помещение со стенами из серого кирпича, стрельчатым окном и двумя кабинками. Но обо всем этом я забыла в тот момент, когда взглянула на себя в зеркало.

Зрелище было ужасным. Лицо перепачкано кровью и грязью. Царапина на подбородке, ссадина на щеке. Тушь размазалась вокруг глаз. А волосы выглядели так, словно я не расчесывала их неделями. Простая заколка, удерживавшая непослушные локоны подальше от лица, сбилась набок, и волосы лезли мне в глаза и липли к шее и вискам.

Неудивительно, что инспектор Мервель настаивал на том, чтобы я привела себя в порядок. Я бы тоже не хотела, чтобы меня видели такой. Я мылом промыла царапины на предплечье и щеке, было больно и щипало. Брюки и перчатки защитили меня от серьезных порезов, хотя правое колено болезненно пульсировало.

Я даже боялась на него взглянуть; спереди на брюках растеклось кровавое пятно размером в пол-ладони. Но я мужественно задрала штанину и промокнула кровь. Это лучше, чем если бы шерстяные брюки прилипли к ране, когда кровь засохнет.

Я свернула пачку бумажных салфеток и сделала временную повязку, закрепив ее шелковым платком, который положила в сумочку.

Тело ломило, колено отказывалось выдерживать мой вес, но, завершив все процедуры, я с удовлетворением отметила, что выгляжу уже не так страшно. К счастью, сумочка и ее содержимое были при мне. Она не раскрылась во время падения, и я воспользовалась помадой и щеткой. Щетка мои волосы не очень-то пригладила, зато я сумела освободить заколку и сделать аккуратный боковой пробор. Я смочила бумажные салфетки и очистила царапины от крови и грязи.

Немного розовой помады на губы – и я почувствовала себя увереннее. Я подавила желание сбрызнуть себя духами, которые хранила в сумочке. Вдруг инспектор решит, что я прихорашивалась для него?

Я вышла в так называемую зону отдыха и была поражена, обнаружив, что Мервель все это время меня ждал.

Мне удалось скрыть свое удивление, когда его взгляд скользнул по мне, словно определяя, достаточно ли тщательно я «привела себя в порядок». Я думала, что он оставит здесь какого-нибудь подчиненного, и тот отведет меня в холодную и пустую комнату для допросов. А он пятнадцать минут прождал меня у входа в дамскую комнату.

– Сюда, мадемуазель, если позволите, – пригласил он и указал на уходящий вдаль коридор.

Он провел меня в свой кабинет, который оказался на удивление просторным. В нем стояла тяжелая деревянная мебель: письменный стол, два стула, небольшая книжная полка, забитая толстыми фолиантами, и низкий комод вдоль одной стены. На другой стене имелись два высоких окна, которые пропускали тусклый свет.

Очевидно, Мервель делил кабинет с другим детективом, поскольку у противоположной стены стояли второй письменный стол и пара стульев. Стол был завален бумагами, заставлен кофейными кружками (и покрыт соответствующими пятнами), карандашами и множеством других предметов, включая половинку круассана. Судя по всему, тот, кто за ним сидел, не знал о назначении и местонахождении мусорного ведра под столом, так как скомканные бумажки и обертки от еды валялись вокруг ведра.

Я сразу поняла, что письменный стол с одной фотографией в рамке, аккуратными стопками бумаг и папок, пачкой жевательной резинки, чистой и пустой кофейной чашкой и промокательной бумагой, выровненной точно по центру, принадлежал Мервелю. Даже если бы я не сделала этого логического вывода, примыкающая к письменному столу стена послужила бы мне подсказкой: ее покрывал коллаж из фотографий, прикрепленных к обшивке.

На нескольких из них была изображена Тереза Лоньон, и живая, и мертвая. Там была карта, на которой булавками были отмечены связанные с преступлением места, а также изображения орудия убийства, следов ног, внешний вид Рю-де-Лу, театра Монсо и еще какого-то здания, которое я не узнала.

Разглядев фотографии, на которых были запечатлены я, Джулия, Пол и Дор, я резко повернулась к инспектору. И зря, так как от этого движения мое колено прострелила боль. Мне удалось подавить вздох и выразить негодование.

– Вы же не считаете, что Джулия и Дор – подозреваемые! – вскричала я. – А уж тем более Пол Чайлд!