Осенью мы занимались ловлей птиц: синиц (мы их называли зинцами), щеглов, снегирей, чижей, чечёток. Способы ловли были разные. Те, кто ловил на продажу, делали западню из сетки рядом с кустом, где кормились птички. Спрятавшись за кусты, ждали прилета птичек на приманку; когда их собиралось несколько штук, дергали заверевочку и сетка их накрывала. Я вместе с соседними ребятами ловил в западок; это клетка с хитрой дверкой, которая захлопывалась, как только залетевшая в западок птичка садилась на жердочку. Во дворе стоял длинный шест с перекладиной наверху и с закрепленным на ней роликом. Через ролик пропускалась веревка так, что оба конца свисали до земли. Западок веревкой поднимали наверх и шли домой, изредка поглядывая из окна. Через час-полтора какая-нибудь птица попадалась. Всю зиму в доме жило несколько птиц, которые как-то скрашивали длинные зимние вечера своим щебетанием. Птицами менялись, покупали новых. Я чистил клетку, менял воду, кормил, при этом иногда птичка вылетала из клетки и порхала по комнате, а ночью засыпала где-нибудь в углу, здесь ее и брали, голубушку.

Каких только клеток не было у любителей! Особенно красивы были большие клетки, напоминавшие дворец, спицы из тонкой блестящей проволоки. А весной птичек выпускали. Все собирались на крыльце и совершали этот торжественный обряд гуманности и доброты, который имел, на мой взгляд, немалое воспитательное значение.

Судя по литературе и рассказам, в каждом городе есть свой городской сад или парк (раньше нам это слово казалось каким-то чужим, иностранным), который все любят, особенно молодежь, а пожилым он дорог потому, что напоминает им о «голубой» юности, недаром во многих стихах и песнях фигурируют сады и парки. Наш сад был старым, тенистым, с вековым дубом при входе, с фонтаном и танцплощадкой. Вечер у нас начинался с того, что ребята в белых брюках, в белых рубашках «апаш», в белых парусиновых туфлях, обильно покрытых разведенным в воде зубным порошком, подтянутые и загорелые, собирались часов в семь вечера на одной из двух волейбольных площадок в уголке сада. И начиналась «рубка». Волейбол у нас любили, играли хорошо, желающих было много, поэтому играли «на высадку», азартно, но корректно, без грубости. Не помню ни одного случая, чтобы кто-нибудь пришел выпивши. Наигравшись, умывались под краном и шли на танцплощадку, где играл духовой оркестр, который я до сих пор очень люблю.

Все-таки в духовой музыке есть что-то торжественное, праздничное. И с ней, на мой взгляд, не может равняться современный эстрадный ансамбль, производящий много шума и блеска, но не доставляющий эстетического удовольствия. Недаром раньше в крупных городах Европы и России в городских садах по вечерам играли духовые оркестры, послушать которые приходили ценители этой музыки. Такая традиция сохранилась и в наше время, в частности, в Ленинграде в маленьком садике на Невском около Публичной библиотеки. Я с удовольствием слушал оркестр в течение нескольких вечеров, будучи в командировке в 1965 году.

Танцевали много, как правило, постоянных пар не было, приглашали на выбор. Никаких «белых» танцев, к сожалению, не было, танцевали танго, фокстрот, вальс. Ребята держались, как правило, группой, дурачились, разыгрывали друг друга, атмосфера была исключительно дружеская, уважительная. Иногда на площадке появлялись пьяные, были и драки. Заводилами были обычно заводские ребята, и милиция быстро приводила их в чувство. В перерывах между танцами гуляли по аллеям сада, причем по большому кольцу (не менее полукилометра) двигались навстречу друг другу два потока человека по четыре в ряд, а по обе стороны аллеи тянулись бесконечные скамейки, на которых сидели более солидные люди. У каждого из нас, конечно, была тайная заинтересованность в этих прогулках и эта «симпатия» находилась во встречном потоке. Когда происходила минутная встреча, начинался старый как мир разговор взглядами на протяжении десятка метров, после чего начинался следующий круг томительного ожидания.

Иногда, если вечер был особенно душным, шли после танцев на Волгу купаться. Город уже спал, огней не было и трудно было ориентироваться в воде, не ясно, где берег и куда плыть, невольно подступал страх, который отгоняли тем, что громко переговаривались или пели. В саду был летний кинотеатр, в котором механиком работал Костин дядя, и мы не пропускали ни одного приключенческого фильма или комедии с участием известных артистов того времени. Часто фильмы были двухсерийные и до того захватывающие, что несколько дней все ходили под впечатлением. Зимой в парке каток и аллеи заливали до раздевалки. Катались у нас многие, в том числе и на беговых коньках (конечно и я). Катались технично, этому способствовало и то, что с одной стороны катка стояли знакомые ребята и девчонки, и приходилось выкладываться, чтобы пустить пыль в глаза. Потом в раздевалке пили вкусный чай из громадного самовара, отдыхали, общались, как сейчас говорят.

Я всегда любил езду на мотоцикле, люблю до сих пор. В ней нет ничего общего с ездой на машине, где мало ощущаешь скорость. Езда на мотоцикле ближе к скачке на лошади, которую, кстати, я тоже очень любил. В обоих случаях ощущаешь, как тебе подвластна лошадь или мотоцикл. Ты как бы одно целое с ними – стоит лишь повернуть ручку газа или хлестнуть лошадь, как в лицо ударит упругий ветер, вокруг все мелькает. Ты напряжен и внимателен, постоянно готов к неожиданности; в общем, это спорт. На втором курсе института я закончил мотокурсы и был на седьмом небе. Приехал в Вольск, папа где-то в клубе достал мне на время мотоцикл, и я поехал «гонять» за город. Но скоро мое наслаждение кончилось, мотор заглох, и провозившись с ним часа полтора, я понурив голову, покатил его через весь город на базу. Второй мой выезд состоялся уже в 1947 году на мотоцикле «Цундапп», привезенном из Германии соседом по квартире. Я усадил на заднее сиденье жену, и мы помчались по Ярославскому шоссе до Тарасовки. Жена требовала, чтобы я повернул обратно, но я гнал дальше. Учитывая мой мизерный опыт, это было, конечно, безрассудным лихачеством, за которое я себя долго упрекал, а жена ругала.

Как и все мальчишки, мы одно время мечтали иметь оружие, оно придавало уверенность, возвышало в собственных глазах. Чего только не перебывало в наших руках – самодельные и фирменные финки, кастеты, настоящие рапиры, кинжалы, штыки и даже настоящий, хоть и маленький, малокалиберный дамский пистолет «Монтекристо», который переходил из рук в руки. Особенно увлекались мы самострелами. Это кусок стальной трубки, расклепанный с одной стороны и маленькой дыркой сбоку. Трубка крепилась к деревянной рукоятке и получался пистолет. Насыпали порох, забивали пыж, рубленые гвозди, опять пыж, около бокового отверстия в специальную дырку втыкали спичку, головкой против отверстия в трубке. Стоило коробком чиркнуть спичку и раздавался выстрел. К счастью, мы ни разу не использовали оружие во вред кому-либо, но казусы бывали. Однажды один из нас решил опробовать самострел и залез для этого на конек крыши(?!). Выстрелил, крепление трубки не выдержало, и она залепила ему по лбу. С воплем он покатился вниз, но все обошлось благополучно.

Пожалуй, самые радостные воспоминания моего детства связаны с Заволжьем или, как говорят в Вольске, с «заволгой». Там я провел многие дни в разные времена года. Против Волги, ближе к левому берегу, в те времена был прекрасный остров, вытянутый километра на три. Сейчас, в связи со строительством плотин, его, говорят, затопило. Это было наше любимое место, где мы большой компанией, либо несколько человек, проводили целые дни. Пляж занимал большую часть острова, зелень была от берега далеко, поэтому мы были все время на солнцепеке, прячась, когда было невмоготу, под перевернутой лодкой или в воде. Первое время обгорали до такой степени, что кожа сходила клочьями, но потом загорали как негры, кожа становилась, словно дубленая. Играли в мяч, боролись, делали заплывы, болтали. Ели – у кого что было: помидоры, огурцы, лук, картошку, хлеб, воблу. Изредка варили на костре пшенный суп. Рыбалкой наша ватага не увлекалась, хотя и ходили иногда порыбачить, но это отдельно, не связывая с пляжем. Чтобы добраться до зелени, приходилось через каждые десять-двенадцать шагов бросать на раскаленный песок рубашку и переводить дух, стоя на ней. Обратно было легче, так как вместо рубашки был веник прохладных и ароматных веток тальника. Иногда ночевали, спали в марлевых палатках. Вечера у костра, на берегу, с бесконечными рассказами незабываемы. Вода у берега прогревалась, и мы любили шлепать по ней, уходя на несколько километров и окатывая друг друга ласковой водой. Да, природу там не сравнить ни с югом, ни с Прибалтикой, если бы еще с питанием было получше!