В нашей группе около половины были москвичи. Была единственная девушка, Вера Карасик. По этому поводу мы острили: одна девушка, и та – карасик; причем она курила, что в то время было исключительно редким явлением. Часть лекций мы слушали потоком, это сближало ребят. Иногда по праздникам встречались на квартире, танцевали, пили понемногу разливной портвейн и соревновались в знании цитат из «Золотого теленка» и «Двенадцати стульев», заучивая целые страницы и употребляя отдельные фразы, когда это было уместно.

Уже со второго курса мы стали приобщаться к живому делу и в теории и в практике. Помню ту гордость, удовлетворение, которые я испытал, познавая по сопромату или по деталям машин задачи, решаемые инженером в повседневной работе. В институтских мастерских мы сами формовали, участвовали в разливке металла, ковали на паровом молоте, варили электросваркой, что тогда было новинкой. Много дала производственная практика на Новокраматорском машиностроительном заводе в 1938 году Завод поразил масштабами и уникальным оборудованием, культурой производства. Территория утопала в зелени, в обеденный перерыв у основных цехов играл духовой оркестр.

Профессорско-преподавательский состав института был исключительно хорошим, в том числе маститые с мировым именем профессора, о которых ходили буквально легенды. Уровень требований к студентам был высокий, но справедливый. Одним словом – МВТУ! Мы гордились тем, что из его недр выделились такие институты, как МАИ, МЭИ, СТАНКИН. Как показало время, маёвцы упорно замалчивали это обстоятельство. Важно то, что и школа и институт сумели привить главное: учеба увлекала, экзамены не были самоцелью, время летело незаметно.

Многих теперь пугает черчение, которому в МВТУ придается большое значение. А у нас этот предмет был, как живопись! Хорошо исполненный чертеж сложного узла вызывал радостное чувство творчества. Единственное, чего я не любил, так это химию, особенно лабораторные работы. Один запах этой лаборатории портил мне настроение. Работали мы много, но и для души было все, что надо. Три-четыре раза в год в институте бывали отличные концерты с участием знаменитых артистов того времени из МХАТа, Малого театра, оперетты и даже из Большого: Ершова, Ливанова, Гаркави, Абдулова, Ильинского, Геоли, Тарасовой и других. Работали спортсекции, и я, в частности, занимался в мотосекции; был отличный джаз, увлечение которым в то время было повальным. Альпинисты бауманцы славились своими восхождениями, но, к сожалению, мы в вестибюле часто видели фотографии и некрологи погибших альпинистов.

Запомнились демонстрации 1 мая и 7 ноября, когда мы из института до Красной площади шли пешком, весело, но не легко, даже молодым. Как-то в 1938 году нас, комсомольцев, направили ночью дежурить на завод «Серп и молот», где, якобы, ожидалось появление враждебных листовок. Ответственность задания, романтика придавали особый настрой, но к счастью, все прошло спокойно. Самым ярким событием в студенческие годы были, конечно, каникулы, особенно летние. Обычно мы собирались группой в одном вагоне и отправлялись с Павелецкого вокзала. Старый, громыхающий, прокуренный вагон, которые теперь можно увидеть в кадрах кинохроники тех лет, шел, подпрыгивая на стыках, около двух суток, но нас это не угнетало. На каждой станции, а они были через каждый час, мы высыпали на перрон, покупали фрукты, разминались, знакомились с соседями. Хорошо! В Вольск прибывали рано утром, и я с большим фанерным чемоданом целый час добирался до дома по улицам спящего города. С целью сделать сюрприз, я заранее не писал родителям о своем приезде, а подойдя к дому, перелезал через забор и, отдышавшись, начинал потихонечку стучать. Вскоре в окне показывалась мама, раздавались восклицания, охи, ахи, дверь открывалась и я попадал в объятья мамы пополам со слезами радости и упреками «почему не писал?». Потом появлялся папа, следовали сдержанные мужские объятья, и я входил в отчий дом.

После второго курса было распределение по специальностям, и я выбрал себе специальность «Гусеничные машины», то есть тракторы и танки. Учиться было интересно. После детального изучения материальной части танка в лаборатории мы имели возможность водить танк, это было незабываемое чувство. Водили танк на пустыре напротив академии моторизации в Лефортово, ныне там все застроено. В 1985 году я был в командировке в ЦИАМе (Центральный институт авиационного моторостроения) и зашел по пути в студгородок. С трудом отыскал свой корпус, поднялся на четвертый этаж, постоял у своей комнаты, погрустил. Корпус готовили под капитальный ремонт, поэтому вид его произвел удручающее впечатление…

Когда я был на четвертом курсе, в корпусе появилась Таня, с которой мы познакомились на танцах (о чем я уже упоминал), а позже состоялось знакомство с ее отцом, который был проездом в Москве.

После четвертого курса наша группа должна была проходить так называемую войсковую практику. Часть студентов выехала во Львов, а я с остальными был направлен в город Белосток, который находился рядом с границей. Мы с нетерпением ждали отъезда. В начале июня 1941 года мы выехали. Выехали навстречу страшной ВОЙНЕ.

Наш полк размещался на окраине Белостока, в городке, где раньше располагалась польская войсковая часть – несколько каменных казарм, штаб и гаражи для техники. Выдали нам обмундирование, в котором мы выглядели не очень браво. Особенно «оскорбляло» наше студенческое достоинство то, что вместо сапог нам выдали грубые ботинки и обмотки, которые постоянно разматывались, а ноги казались тонкими палочками. Мы разместились на верхних нарах в казарме вместе с солдатами. С наступлением ночи, по мере того, как солдаты засыпали, давление воздуха, а точнее газов в казарме интенсивно повышалось. Я не выдержал и вышел на свежий воздух, а за мной еще несколько человек. Так прошла первая ночь. На утро в штабе к нам отнеслись с пониманием, и следующую ночь мы блаженствовали в палатках. Как и полагается, утром над нами измывался старшина, засекая время наших сборов, которое вдвое превышало норму. Особенно досаждали нам обмотки, которые с вечера мы сматывали как бинты, чтобы утром быстро обмотать ноги. Но второпях обмотка выскакивала из рук и разматывалась во всю длину, и нам приходилось чертыхаясь, под общий смех, начинать все сначала, а старшина ехидно повторял: «Это армия, а не институт, здесь головой думать надо!».

Старшина нам попался противный, с мелкой душонкой, которого не только мы, но и солдаты ненавидели и игнорировали. Мы с большим нетерпением ожидали настоящей работы с танками и рьяно помогали экипажам подготавливать машины к предстоящим учебным стрельбам. С солдатами и офицерами установились прекрасные отношения, мы чувствовали себя полезными и всячески старались заслужить похвалу. В первый же воскресный день пошли осматривать город. Все было непривычно – чужой язык, непонятные вывески, броские витрины, чистенькие каменные домики и мостовые, настороженные взгляды некоторых прохожих. Мы держались кучкой и чувствовали себя скованно. Зашли в кондитерскую, поели пирожные. Кто мог подумать, что через неделю разразится страшная война… Потолкались в магазинах, где был приличный выбор, я купил отрез на костюм, это решение было принято еще в Москве, а затем пошли к портному и заказали костюм. Интересна история этого костюма – перед отъездом из Белостока я забрал его в виде кроя, дошил уже в Нарофоминске, а в 1945 году поехал в нем в Турцию. Позже, возвратившись, я отдал его дворнику, за что он несколько раз мне кланялся.

В субботу утром 21 июня 1941 года мы пешком отправились на танкодром, где занимались боевой учебой наши танкисты. День был жаркий, пока дошли разомлели, устали, но когда увидели новые танки, усталость как рукой сняло. Впервые я увидел тяжелый танк КВ с большой башней, который поражал своими размерами, корабль, а не машина. К вечеру вернулись в часть и стали помогать чистить танки, доливать масло, пополнять боезапас. Когда все машины были полностью подготовлены, мы пошли на ужин, а затем в кино под открытым небом. Было уже поздно, за день мы намотались и, не дождавшись конца картины, мы пошли спать. До начала войны оставалось четыре часа!..