Вене не хочется выходить на улицу. Не хочется идти домой, в интернат, хотя география у них — последний урок. Но что, если история с запиской не кончится изгнанием Вени, а пойдет дальше? Анфиса Павловна не из тех, кто отступает от своего слова, раз уж она пообещала, что узнает, кто послал записку и к кому, то будет добиваться своего любой ценой. А Веня, ясно, не уступит— лаской еще могла бы что-то выведать у нее Анфиса, угрозами — никогда! Думает она о Валеркином смехе: это он вместе с Германом открещивался и от Вени, и от записки. Но, может, сама Стася признается, что записку Герман писал ей, и отведет грозу от Вени?

Веня терпеливо ждет конца урока, сидя на подоконнике и плечом уткнувшись в серое неприветливое окно.

Слышно, как по водосточной трубе, толкаясь и словно огрызаясь друг на друга, несутся куски льда, выскакивают наружу и с грохотом рассыпаются по тротуару. Ползут минуты, серые и ленивые, как и весь сегодняшний день, и Веня мысленно начинает разговаривать сама с собой, оправдываясь и возмущаясь…

Сидела себе спокойно, никого не трогала, и вот на тебе — вызвала гнев Анфисы. Конечно, ей теперь придется молчать, нельзя выдавать эту влюбленную парочку, которой вздумалось перебрасываться записками на уроках, хотя видятся они с утра и до вечера!

Обида все больше и больше охватывает Веню. И когда звенит звонок, она спрыгивает с подоконника, собираясь с силами для решительного разговора. Вот с журналом под мышкой выходит из класса Анфиса. Ожгла Веню взглядом, отвернулась и побежала дальше, мелькая темными чулками. Вместе с Катей Лагун торопливо проходит мимо Стася Заболоцкая, и вид у нее совершенно безмятежный, так что Веня как-то не осмеливается к ней приблизиться. Идут мимо близнецы Колотушки — обе кругленькие, быстрые, бросают на ходу: «Не горюй, Венька!» Вот наконец из класса выходят Герман и Валерка. Валерка что-то доказывает Герману на ходу, а тот, видно, слушает вполуха, и высокомерно блестят его очки, которые ему прислали родители, уехавшие за границу, — тонкие, в узенькой, похожей на золотую оправе. Веня преграждает им дорогу.

— Герман! Ты… — От возмущения и обиды она не находит сразу нужных слов. — Ты знаешь… знаешь, что у меня последнее предупреждение? Мне Анфиса давно говорила, что если у меня будут тройки или выговоры, то я не поеду со всеми в Ленинград на каникулы! А тут вы со своей запиской!

— Ну что делать, что делать? — разводит руками Герман. — Ну, не съездишь теперь — после соберешься.

— Как это — после?!

— Вот так — после! — включается в разговор Валерки. Он издевательски жмурит глаза: — Зачем ты нам нужна в Ленинграде? Кому ты там нужна?

— Как кому?! — теряется от этой наглости Веня.

— Ну да — кому? — дразнит Валерка.

— Веня, не волнуйся, — говорит Герман. — Поедешь после окончания школы. Отдохнешь здесь без нас, в строю но будешь ходить, как все мы…

Это звучит как оскорбление. Все знают, что Веня давно и упорно мечтает попасть в Эрмитаж. Эта мечта с такой силой завладела ею, что в последнее время Веня стала регулярно учить уроки, почти забросив любимое дело, которому отдается самозабвенно, всей душой, — рисование. Она рисует всюду и на всем — где доведется. Вот и сейчас Герман незаметно скосил глаза на подоконник там вполне могла появиться очередная карикатура, ни которые Венька мастер. Она уже однажды нарисовала на него карикатуру — над рисунком смеялся весь класс, и Герман не забыл той своей обиды. Потому он и не удержался сейчас от торжествующих интонаций. Лицо у Вени побелело, губы задрожали:

— Так вы… вы ничего не скажете Анфисе?

— Мы? — удивляется Герман. — А зачем?

— Как зачем? Почему я должна за вас отвечать?

— Кому-то же надо отвечать, — усмехается Валерий. — Пойми, ведь не меня же поймали — тебя. Ты не смогла сделать довольно простого дела.

— А Стася? — задает Веня последний, глупый, как она сама понимает, вопрос.

— А что Стася? — пожимает плечами Герман. — Ее ты вообще не впутывай сюда. Если бы погорела Стася…

— То в поездку не взяли бы ее!.. — договаривает Веня.

— Может быть. Но Стасе «гореть» нельзя.

— А мне можно?

— Тебе можно.

— Почему?

— Потому что тебе Анфиса простит. Посмотришь, она никому ничего не скажет.

По глазам друзей Веня видит, что они чего-то недоговаривают, но именно это, недоговоренное, и придает их глазам усмешливый блеск и уверенность в том, что все, о чем здесь толкуется, — непреложная истина.

— Почему это Стасе она не простит?

— Ой, не могу! — вздыхает Герман. — Валерка, я не могу с нею говорить. Скажи ты ей всю правду, раз она так настаивает.

— Потому, — насмешливо блестя глазами, но сохраняя на лице серьезность, говорит Валерка, — что ты не Прижит Бардо, потому тебя и любит географичка. Она же, глядя на тебя, душой отдыхает, Пика, что не одна она такая страшненькая… Ну что, все еще не понимаешь?

Веня наконец понимает. Но обида эта такая неожиданная, несправедливая, что она, задохнувшись, словно ее ударили в солнечное сплетение, молчит и только смотрит на губы Валерки. Его губы шевелятся — может быть, он произносит и другие обидные слова так же спокойно, словно объясняет урок другу-однокласснику, может быть, только она этого не слышит…

Ребята отворачиваются и собираются уйти.

— Нет, вы подождите! — Веня хватает уходящего Германа за полу пиджака. — Ты ведь знаешь… так же нельзя!

Ей не верится, что разговор, на который она возлагала такие надежды, закончен. Никто не будет ни в чем признаваться, а для нее поездка в Ленинград закрыта. За что?

Но Герман спокойно отводит ее руку.

— Ну и когти! Как у гарпии! — спокойно бросает он, и хлопцы уходят, пересмеиваясь, как будто не существует на свете никакой Вени Рыжик с ее проблемами.

И она вдруг понимает, что слова ничего не значат. До этих ребят ей не достучаться. Единственное, что она сейчас может сделать, это отвернуться к стене и заплакать. Она плачет, только так тихо, что Яна, которая подошла к ней, некоторое время не замечает ее слез и весело выпаливает:

— Ну ты, Венька, и правда как партизанка на допросе! И не противно было жевать грязную бумажку?

Веня оборачивается к ней, и подруга тотчас меняет голос:

— Ой, Венька, милая, не плачь! Анфиса же тебя любит, посмотришь, она ничего никому не скажет. Да и знает она, кто кому записку писал, она так на Германа посмотрели, так посмотрела!..

— Говоришь, любит меня Анфиса? — спрашивает Веня, переставая плакать и пристально глядя на розовое, персиковое лицо Яны Сапеги — лучшей своей подруги. А за что, не знаешь?

Яна поводит плечиком, легко откидывая назад рыжеватую прядь волос, — они у нее цвета потемневших осенних листьев, и от них еще розовее кажется ее личико.

— Ну, просто так! Меня она не любит, все придираемся. А почему?

— Вот именно, почему? — с сарказмом спрашивает Вени Стасю опа тоже не жалует, кажется?

— И Стасю тоже! — соглашается Яна, не понимая, к чему клонит подружка. — Пошли домой, Венька! Так кушать хочется!

«И тебе повариха Александра, как всегда, нальет чуть больше в тарелку, чем другим, и, может быть, как всегда, вздохнет: „Дает же людям бог такую красоту!“ — думает про себя Веня. — А Стасю любит медсестра, всегда приносит ей глюкозу. И других кто-то любит… А меня вот только жалеют, оказывается, за то, что я некрасивая!»

— Яна! — Она хватает Яну за плечи, смотрит в круглые, темно-карие ее глаза. — Скажи мне правду — я страшненькая?!

Яна растерянно смотрит па бледное продолговатое лицо Вени с лихорадочно горящими глазами и неуверенно начинает:

— Ты, Венька, хотя и не Прижит Бардо…

— И ты!

Слезы на Венином лице еще не высохли, но злое, мстительное чувство загорается в ее взгляде.

— Катись, Янка…

— Что с тобой? — пугается Яна. — Чего ты? Что я сказала?

— Правду, Яна, правду, вот что!

— Ничего не понимаю… — Яна тоже готова плакать вместе с Веней. — Пойдем домой, — тихо говорит она.