Молельный дом оказался до отказа забитым людьми. Как иногда происходит в подобных случаях, самая плотная толпа собралась у входа – просто потому, что те, кто пришел раньше, не увидели свободного пространства впереди. Они толкали и теснили новоприбывших, так что в результате давки Фейт, а следом за ней и Лоис оказались на самом видном месте в центре зала, где можно было только стоять. Здесь возвышалась кафедра, уже занятая двумя священниками в торжественном облачении, а еще несколько одетых подобным образом пасторов стояли рядом, протянув руки к кафедре и как будто не получая поддержку, а поддерживая. Грейс Хиксон важно сидела на собственной скамье с сыном: видимо, рано ушли с казни. Тех, кто присутствовал при повешении ведьмы, не составляло труда определить по выражению лиц. Все они выглядели потрясенными до оцепенения, в то время как толпа, не видевшая казни, волновалась, шумела и толкалась. Вскоре по залу пронесся слух, что стоявший на кафедре рядом с пастором Таппау священник не кто иной, как сам доктор Коттон Мэзер, приехавший из Бостона специально для того, чтобы помочь в избавлении Салема от ведьм.

Наконец пастор Таппау начал молиться – по своему обычаю, экспромтом. Речь его текла неровно и невнятно, как и следовало ожидать от человека, только что обрекшего на страшную смерть ту, что еще несколько дней назад была членом его семьи. Страстно и отчаянно вещал отец детей, пострадавших от преступления, которое ему предстояло осудить перед Господом. В конец концов он обессилел и присел на скамью. Его сменил доктор Коттон Мэзер: после всего нескольких спокойных слов молитвы он обратился к пастве сдержанно и аргументированно, строя свою речь с тем же искусством, которое использовал Антоний в обращении к римлянам после убийства Цезаря[63]. Некоторые высказывания доктора Мэзера дошли до нас, поскольку впоследствии он записал их в одной из своих работ. Говоря о «недоверчивых саддукеях»[64], которые сомневались в существовании подобного рода преступлений, он сказал:

– Вместо обезьяньих криков и насмешек над Священным Писанием, а также историй, имеющих столь убедительное подтверждение, что ни один воспитанный в обществе человек не усомнится в их правоте, нам пристало восхищение милостью Бога, провозгласившего истину устами младенцев и на примере пораженных болезнью детей вашего благочестивого пастора явившего тот факт, что демоны сумели коварно и вероломно проникнуть в ваш город. Так давайте же молить его об обуздании их власти; о том, чтобы в своей скверне они не смогли зайти так далеко, как четыре года назад в Бостоне, где мне довелось выступить скромным посредником Господа в освобождении от власти Сатаны четверых детей благочестивого мистера Гудвина. Четверо младенцев были околдованы ирландской ведьмой. Можно долго рассказывать о тех муках, которые им довелось претерпеть. То они лаяли по-собачьи, то мяукали и мурлыкали по-кошачьи, то летали подобно гусям, лишь изредка, раз в двадцать футов, касаясь земли пальцами ног и по-птичьи, словно крыльями, взмахивая руками. В иное время под адским влиянием околдовавшей их женщины бедняжки не могли двинуться с места, так как она сковывала их ноги невидимой цепью или едва не душила их, накинув на шеи невидимые петли. Одну девочку приспешница Сатаны обрекла на печной жар. Я своими глазами видел, как с нее катился пот, в то время как все вокруг испытывали умеренную прохладу. Чтобы не утомлять вас дальнейшими подробностями, перейду к доказательству того, что сам Сатана руководил действиями бостонской ведьмы. Крайне важно то обстоятельство, что злой дух запретил ей читать божественные книги, вещающие истину Иисуса. Она бойко читала папистские письмена, однако, едва я дал ей «Катехизис ассамблеи»[65], сразу утратила способность видеть и говорить. Далее: она предпочитала прелатскую «Книгу молитв», представляющую собой не что иное, как сборник римских молитв в их английской, неугодной Богу форме. В разгар ее страданий книга в руках приносила облегчение, хотя она не могла прочитать ни строчки, тем самым доказывая связь с нечистой силой. Я привел ее к себе домой, чтобы по примеру Мартина Лютера сразиться с дьяволом и тоже швырнуть в него чернильницей. Но стоило мне созвать домочадцев на молитву, как обуявшие беднягу демоны заставили ее свистеть, петь и безобразно кричать.

В этот миг пространство пронзил оглушительно громкий, резкий свист. Доктор Мэзер умолк, а потом в страхе воскликнул:

– Среди нас Сатана! Посмотрите вокруг!

Он начал истово молиться, словно стремясь одолеть грозного врага, но никто его не поддержал. Все старались понять, откуда раздался свист. Каждый смотрел на соседа. Тем временем свист повторился, причем из самой гущи толпы. А потом в углу здания послышался шум, по непонятной для остальных причине люди там зашевелились, движение распространилось, и вскоре в плотной толпе образовался проход для двух мужчин, на руках у которых неподвижно, подобно полену, в конвульсивной позе эпилептического припадка лежала Пруденс Хиксон. Девочку положили на пол среди стоявших возле кафедры священников. Мать с горестным криком пробилась к искореженному ребенку. Доктор Мэзер спустился с кафедры и с видом привычного к таким сценкам человека принялся изгонять дьявола. Толпа подступила в молчаливом ужасе. Наконец скованность ослабла, но сменилась страшными конвульсиями, как будто дьявол действительно разрывал девочку на части. Постепенно приступ утратил силу, и зрители снова начали дышать, хотя по-прежнему в ужасе ждали нового свиста и смотрели по сторонам, словно Сатана стоял за спинами и выбирал новую жертву.

Тем временем доктор Мэзер, пастор Таппау и еще два священника убеждали Пруденс назвать имя ведьмы, которая под влиянием Сатаны подвергла девочку только что испытанным мукам. Именем Господа они уговаривали ее открыть правду, и наконец слабым голосом она прошептала имя. Конечно, никто в толпе не услышал ни звука, но пастор Таппау в ужасе отпрянул, а доктор Мэзер, не знавший, кому принадлежало названное имя, оповестил громким, чистым, ледяным голосом:

– Известна ли вам некая Лоис Барклай, ибо это она околдовала бедное дитя?

Ответ последовал скорее в виде действия, чем в виде слов, хотя многие что-то негромко пробормотали, но все присутствующие моментально расступились – насколько было возможно в плотной толпе, – и Лоис осталась в одиночестве под испуганными, потрясенными взглядами. Вокруг нее чудом образовалось пустое пространство в несколько футов, и все смотрели на нее с ненавистью и страхом. Она же стояла молча и воспринимала происходящее, словно во сне. Ведьма, обвиненная в колдовстве перед Богом и людьми! Чистое, здоровое, свежее лицо мгновенно побледнело и сморщилось, однако Лоис молчала и лишь продолжала смотреть на доктора Мэзера огромными, полными слез глазами.

– Она живет в доме Грейс Хиксон, благочестивой, богобоязненной женщины, – произнес кто-то.

Лоис не могла понять, оправдывают ее эти слова или обвиняют. Да она о них и не думала: ей они говорили меньше, чем всем остальным. Ведьма! Перед мысленным взором предстали английский Барфорд, серебристый Эйвон и тонущая женщина, и от этой картины взгляд потупился перед осуществившимся пророчеством. Снова возникло движение, послышался шорох бумаг: городские мировые судьи пробились к кафедре, чтобы посовещаться со священниками. Доктор Мэзер снова заговорил:

– Повешенная сегодня утром индианка назвала людей, которых видела на шабаше у Сатаны, но имени Лоис Барклай среди них не было, хотя мы поражены присутствием некоторых…

Он не договорил. Последовала консультация, после чего доктор Мэзер потребовал:

– Подведите осужденную Лоис Барклай к несчастной маленькой страдалице.

Несколько человек с готовностью бросились к Лоис, однако она сама подошла к Пруденс и заговорила ласковым, нежным голосом, о котором все, кто слышал, впоследствии рассказывали своим детям: