– Мистрис Барклай, вы утешили меня.

– Я? – удивленно и даже испуганно воскликнула Лоис. – Утешила? Но как?

– Просто оставаясь такой, какая вы есть. Но, возможно, надо благодарить Господа за то, что послал вас в час сомнений и тревоги.

Внезапно они увидели, что рядом стоит Фейт, явно в гневе. Лоис почувствовала себя виноватой: подумала, что не смогла убедить пастора прочитать письмо, где речь шла о жизни и смерти, и промедление заставило кузину явиться собственной персоной и пронзить огненным взглядом из-под темных прямых бровей. Лоис объяснила, что не застала мистера Нолана дома, а потому направилась к тюремным воротам, но Фейт презрительно перебила:

– Не трудись, кузина. Не сложно понять, на какие приятные темы вы беседовали. Ничуть не удивляюсь твоей забывчивости. Больше того: намерение мое изменилось. Верните письмо, сэр. В нем говорится о сущем пустяке – жизни старой женщины. Что это в сравнении с любовью молодой девицы?

Лоис слушала, не веря, что в припадке ревности кузина могла предположить наличие чувств между ней и мистером Ноланом. Ей подобное даже в голову не приходило. Она уважала пастора, едва ли не почитала, и более того: симпатизировала ему как возможному супругу Фейт. При одной лишь мысли, что кузина смогла заподозрить ее в коварном предательстве, Лоис печально посмотрела на ее пылающее гневом лицо. Скорее всего, искренняя, естественная манера абсолютной невинности разубедила бы ревнивицу, если бы в этот самый момент она не заметила покрасневшего, встревоженного лица пастора, который почувствовал, что тайна сердца раскрыта. Фейт вырвала из его руки письмо и зло воскликнула:

– Так пусть же ведьма будет повешена! Какое мне до нее дело? Своим колдовством и фокусами с посудой она причинила дочерям пастора Таппау немалый вред. Пусть умрет, а всем остальным ведьмам пора позаботиться о себе, ведь мир наполнен колдовством. Кузина Лоис, ты, конечно, предпочтешь остаться с пастором Ноланом, иначе я предложила бы вместе со мной вернуться к завтраку.

Лоис не отозвалась на ревнивый сарказм и подала пастору Нолану руку, чтобы не следовать безумным словам кузины, а попрощаться в своей обычной манере. Священник не сразу принял ладонь, а когда пожал, то сделал это так судорожно, что Лоис едва не вздрогнула. Фейт ждала и, сжав губы, хмуро, ревниво наблюдала. Сама она не попрощалась и не произнесла ни слова, просто схватила кузину за руку и потащила по улице в сторону дома.

Утро было спланировано следующим образом: Грейс Хиксон и ее сын Манассия как благочестивые, набожные главы семейства, должны были присутствовать на казни первой ведьмы Салема. Всем остальным предстояло оставаться дома до тех пор, пока колокол не возвестит, что земное существование индианки Хоты закончено. После казни все жители Салема вызывались на торжественный молебен с участием священников из других мест, ибо требовалась их помощь в очищении земли от демонов и их приспешников. Скорее всего, старинный молельный дом не вместил бы всех желающих, а потому, вернувшись домой, Фейт и Лоис услышали, как Грейс Хиксон велела Пруденс собраться пораньше. Суровая женщина тяжело переживала ожидание предстоящего зрелища, а потому говорила в несвойственной ей торопливой, сбивчивой манере. Она надела лучшее воскресное платье, однако лицо выглядело встревоженным и бледным. Казалось, она никак не может перестать рассуждать о домашних делах, чтобы не задуматься о предстоящем событии. Манассия неподвижно стоял рядом с матерью, тоже в воскресном костюме. Лицо его, также бледнее обычного, носило отсутствующее, восторженное выражение, свойственное тем, кто способен к самосозерцанию. Когда Фейт вошла, все еще крепко сжимая руку кузины, Манассия вздрогнул и улыбнулся, хотя по-прежнему словно во сне. Манера его казалась настолько странной, что даже его матушка перестала говорить и всмотрелась в сына пристальнее. Молодой человек пребывал в возбужденном состоянии, которое обычно заканчивалось тем, что сама Грейс и некоторые ее подруги считали пророческим откровением. Он заговорил – сначала тихо, а потом все громче и громче:

– Как прекрасна земля Беулы далеко за морем и за горами![62] Туда ангелы несут ее, лежащую на их руках, словно в забытьи. Они сотрут поцелуями черный след смерти и возложат ее у ног агнца. Слышу, как она просит милости к тем на земле, кто дал согласие на ее смерть. О, Лоис! Помолись и за меня! Помолись за меня, несчастного!

Едва он произнес имя кузины, как все глаза сосредоточились на ней. Да, видение относилось к Лоис! Она стояла среди родственников, охваченная благоговением, но не испуганная и не отчаявшаяся, и первой нарушила молчание:

– Дорогие, не думайте обо мне. Его слова могут оказаться правдой или нет. Обладает он даром пророчества или нет, я все равно остаюсь во власти Божией. К тому же разве не слышите, что встречу конец тогда же, когда закончится все вокруг? Лучше подумайте о нем и его нуждах. После подобных видений он всегда чувствует себя изможденным и опустошенным.

И она немедленно занялась приготовлением обильного завтрака из самых сытных и питательных блюд. Сам же Манассия сидел неподвижно – усталый и растерянный, с трудом возвращаясь в нормальное состояние.

Пруденс делала все что могла, стараясь, чтобы матушка и брат поскорее ушли, и только Фейт стояла в стороне, молча наблюдая за происходящим, и кипела от гнева.

Как только Грейс и Манассия отправились на мрачное, роковое действо, Фейт покинула комнату. Она не притронулась ни к еде, ни к питью, да и все остальные чувствовали себя очень плохо. Как только сестра поднялась наверх, Пруденс подбежала к скамье, где Лоис оставила плащ с капюшоном:

– Кузина, позволь взять твою накидку. Я еще никогда не видела, чтобы кого-то вешали. Не понимаю, почему мне нельзя пойти. Постою где-нибудь в отдалении: никто меня не узнает, а домой вернусь задолго до мамы.

– Нет! – решительно отказала Лоис. – Это невозможно. Твоя мама очень огорчится и рассердится. Вообще странно, что тебя влечет к зрелищам такого рода.

Она крепко прижала плащ, который девочка упрямо пыталась вырвать, к груди.

На шум в гостиную вернулась Фейт и холодно, враждебно улыбнулась:

– Прекрати, Пруденс. Перестань с ней бороться. Она купила успех в этой жизни, а мы – всего лишь ее рабы.

– Ах, Фейт! – воскликнула Лоис, выпустив из рук плащ и обернувшись со страстным упреком во взгляде и голосе. – Что плохого я сделала, чтобы ты так говорила обо мне? Ты, кого я люблю как родную сестру?

Тем временем Пруденс воспользовалась моментом и поспешно надела слишком большую накидку, которая показалась ей надежной маскировкой, но, сделав несколько шагов к двери, запуталась в длинных полах, упала и больно ударилась рукой о косяк.

– В следующий раз осторожнее обращайся с вещами ведьмы, – посоветовала Фейт таким тоном, словно сама не верила своим словам, а руководствовалась ревнивой ненавистью ко всему миру.

Пруденс потерла ушибленную руку и воровато взглянув на кузину, повторила негромко и состроила детскую гримасу:

– Ведьма! Лоис, ты ведьма!

– Тише, Пруденс! – попыталась успокоить ее та. – Нельзя бросаться такими опасными словами. Дай-ка лучше посмотрю, что с рукой. Плохо, что ты больно ударилась, но зато не ослушалась маму.

– Прочь, прочь! – отпрянув, закричала Пруденс. – Я и правда ее боюсь, Фейт. Встань между мной и ведьмой, не то брошу в нее скамеечку.

Фейт ответила недоброй усмешкой, но даже не попыталась успокоить младшую сестру, которую сама же и испугала. В этот миг зазвучал колокол и оповестил, что индианка Хота повешена. Лоис в отчаянии закрыла лицо ладонями, даже Фейт побледнела еще больше и со вздохом произнесла:

– Бедная Хота! Но смерть – лучший исход.

Одна лишь Пруденс осталась равнодушной к мыслям, рожденным тяжелым монотонным звуком. Напротив, девочка обрадовалась возможности выйти из дому, прогуляться по улице, увидеть, что происходит, услышать новости и освободиться от внушенного кузиной страха. Она молнией взлетела по лестнице, схватила собственную одежду, снова спустилась, промчалась мимо молившейся Лоис и поспешно юркнула в двигавшуюся к молельному дому толпу. Вскоре вышли Фейт и Лоис, однако не вместе, а врозь. Фейт настолько откровенно избегала общества кузины, что, опечаленная и униженная, та не смела идти рядом и шагала в отдалении, проливая тихие горькие слезы: поводов этим утром представилось немало.