— Не переживай. Он жив и здоров. Проблема немного другого свойства. Так что, могу я приехать?

Его ответ успокаивает, хотя несильно. Какие еще проблемы могут возникнуть у моего мужа?

— Да, конечно! — бросаю нетерпеливо. — Скоро будешь?

— Думаю, через полчаса. Я тут неподалеку.

В ожидании Свитинского я сгрызаю ноготь на большом пальце чуть ли не до мяса. Паника колотится где-то в горле и мешает дышать. Расхаживаю туда-сюда по дому и никак не могу унять чересчур разошедшееся сердце. Кажется, оно вот-вот грудную клетку проломит и вывалится на пол.

Когда Костя наконец звонит в дверь, я подрываюсь к ней как ошпаренная. Трясущимися пальцами прокручиваю замок и едва не ору:

— Что с Эдгаром?! Ну же, Костя, не молчи!

Свитинский перешагивает порог и раздражающе медленно закрывает за собой дверь. На его лице царствует нехарактерная мертвенная бледность, и в этом мне видится еще один дурной знак. Ведь Костя не из тех, кто легко поддается эмоциям.

— Не томи! — чуть не реву. — У меня голова от всяких жутких предположений разрывается!

— Эдгара арестовали, — сглотнув, произносит он.

Я замираю не в силах ухватить смысл услышанного. Что значит арестовали? Как это? За что?!

Пока я непонимающе хлопаю ресницами, Свитинский продолжает:

— Обвиняют в мошенничестве в особо крупном размере.

— Господи… — только и могу выдохнуть я. — Господи….

— Яся, ты в порядке? — Костя обеспокоенно касается моего плеча. — Нормально себя чувствуешь?

Должно быть, выгляжу я паршиво. Потому что, по ощущениям, вот-вот словлю сердечный приступ.

— Но… Он не мог… — лепечу в растерянности. — Ты же знаешь, Костя… Он не мошенник….

— Успокойся, Яся. Пока нет поводов для паники. Это всего лишь обвинения, слышишь? Они еще не доказаны.

Делаю шаг в сторону и, привалившись плечом к стене, на пару секунд прикрываю глаза. Мне очень плохо: снова мутит, и ноги еле держат. Боюсь рухнуть в обморок прямо посреди прихожей.

— Что-то мне не нравится твой вид, — произносит Костя и затем с удивительной легкостью подхватывает меня на руки. — Тебе лучше прилечь.

Он заносит меня в зал и бережно кладет на диван. Пожалуй, я бы чувствовала себя неловко, однако обуявший меня шок парализовал все остальные эмоции. Я не могу думать ни о чем другом, кроме как об Эдгаре. И об ужасных обвинениях, которые ему предъявляют.

— Кость, скажи, это ведь ошибка? Это какая-то ошибка, верно? — хриплю я. — Эд говорил, что его хотят подставить… Что кому-то не дает покоя его бизнес…

— Мне пока известно не больше, чем тебе, — скорбно роняет Свитинский, присаживаясь рядом со мной на край дивана. — Думаю, завтра утром появятся подробности.

Несмотря на то, что совсем недавно я улучила Чарова в неверности, я не верю в то, что он может быть преступником. Эд не такой! Он всегда стремился вести бизнес честно и ни за что бы не стал нарушать закон. Я почти уверена, что его арест — это происки злопыхателей. Но как доказать это в суде?

— Где он сейчас? — спрашиваю я. — В тюрьме?

— В изоляторе временного содержания.

— У него есть адвокат?

— Да, один из лучших.

— Хорошо, — вздыхаю я и, помолчав, добавляю. — А я смогу с ним увидеться?

— Думаю, да, — чуть помедлив, отзывается Костя. — Если у тебя есть такое желание.

— Конечно, есть! Он же мой муж!

— Да-да, разумеется, — спешно кивает он и после короткой паузы спрашивает. — Возможно, это не мое дело, но… Выходит, ваш конфликт, связанный с Викторией Меньшиковой, исчерпан?

— Ах, если бы, — горько усмехаюсь. — Конфликт в самом разгаре. Но я все равно хочу его увидеть. Наверняка ему сейчас непросто.

— Не то слово, — Костя поправляет очки и снова фокусируется на моем лице. — Ну а ты сама как? Справляешься?

В его голосе столько неподдельного участия, что я не выдерживаю и снова громко всхлипываю:

— С большим трудом, Кость. С очень большим трудом…

— Бедняжка, — его рука вновь находит мое плечо. — Могу я тебе как-то помочь?

— Сделай так, чтобы Эдгара не посадили, — я вонзаюсь в него молящим взглядом. — Бога ради, Костя, помоги ему.

— Я сделаю все, что от меня зависит, — уголки его губ ободряюще взлетают вверх. — Обещаю.

— Спасибо.

— Как ты себя чувствуешь? Голова больше не кружится? Не тошнит?

— Тошнит, — снова вздыхаю. — Но теперь это мое нормальное состояние.

— В смысле? — хмурится.

— Я беременна, Кость. Поэтому тошнота — мой верный друг в ближайшие недели.

Свитинский вздрагивает. Его серые глаза изумленно расширяются, а уголки губ заламываются вниз.

— Да ты что, Яся? Не шутишь? — ошарашенно уточняет он.

— Таким не шутят.

— Что ж, — его голос звучит очень сипло. — Поздравляю.

Не дождавшись моего ответа, Свитинский отворачивается, пряча взор. Выглядит ошарашенным и каким-то потерянным. Что его так смутило?

— Спасибо, — отзываюсь я. — Ты очень удивлен, не так ли?

— Да, извини за реакцию, — он прокашливается. — Просто уж очень это неожиданно.

— Понимаю. Я сама до сих пор в шоке.

— А Чаров знает? — Свитинский снова поворачивается ко мне.

— О чем? О беременности? Пока нет. Я не успела ему сообщить.

— Ясно. Ну… Я, пожалуй, пойду, — Костя поднимается на ноги. — Как появятся какие-нибудь новости об Эдгаре, обязательно дам тебе знать.

— Хорошо, Кость. Я буду ждать.

— Не вставай, дверь я захлопну, — он делает предостерегающий жест, чтобы я не поднималась. — Тебе в твоем положении нужно больше покоя.

— Да уж, — силюсь улыбнуться. — Это верно.

— Ну пока. Будем на связи.

— Пока, Кость, — машу ему рукой. — И спасибо, что ты есть. Без тебя мне было бы туго.

— Я всегда буду рядом, Ясь, — на его губах вновь появляется улыбка. Непривычно дерзкая и решительная. — Даже не сомневайся.

Ночь проходит паршиво. Я мечусь по подушке, ворочаюсь с боку на бок, силясь уснуть, но непроходящее волнение за Чарова мешает нервам успокоиться. В груди свинцовая тяжесть, а в голове ворох вопросов. Как он там? Что делает? Думает ли о нас с Миланой?..

Обидно, что мы так и не смогли нормально поговорить. Я сыпала обвинениями, а Эдгар отнекивался. Это совсем непохоже на конструктивный диалог. Хотя очевидно, что именно это нам и нужно: сесть друг напротив друга и, отринув эмоции, высказаться. Раньше у нас с Чаровым не было никаких проблем с откровенностью. Во что же мы превратились сейчас?

Возможно, это глупо, но до тех пор, пока он открыто не признается в неверности, во мне будет теплиться надежда. Сотой долей души я буду верить в его невиновность. Буду надеяться, что его подставили и оболгали.

Знаю-знаю, доказательства его измены практически неоспоримы, но я не могу запретить себе уповать на чудо. Я слишком сильно люблю Эдгара. И знаю, что, несмотря ни на что, он благородный человек. Если его связывают отношения с другой, рано или поздно он признается в этом. Он найдет в себе силы быть честным со мной.

Когда первые рассветные лучи просачиваются сквозь шторы, я откидываю одеяло и иду в ванную. Принимаю душ, крашусь. Тщательно привожу себя в порядок. Затем бужу Милану, готовлю ей завтрак и собираю в школу. Дочка спрашивает об отце и мне приходится соврать, что он задержался на работе.

Как только Милана уезжает вместе с водителем, я тут же хватаюсь за телефон. Для звонков еще слишком рано, но я больше не в силах ждать. Если прямо сейчас не узнаю подробности о делах Чарова, неминуемо взлечу на воздух от нетерпения.

Набираю номер Кости и принимаюсь покусывать ноготь на большом пальце. К счастью, друг отвечает довольно быстро, и его голос совсем не кажется сонным.

— Доброе утро! Не разбудила?

— Нет, — отзывается Свитинский. — Я с пяти часов утра на ногах.

— Есть новости?

Он выдерживает небольшую паузу, а затем вздыхает:

— Ничего хорошего, Ясь.

Внутри меня надламывается еще один невидимый стержень, а перед глазами бликуют красные вспышки. До боли закусываю губу и хриплю: