— Вопрос…– я задумчиво полистала отчет.

— Возможно не было на тот момент приходского священнослужителя? — Ник указал на распечатки.

— В деревнях вообще храма быть не могло, максимум часовня, а храм был в ближайшем городе, и священник оттуда же…

— Вот оно что…

— Ладно, с 1700 годом закончили до появления новых данных. Что там с 1842? Ты упоминал, что купец тоже в пожаре сгорел?

— Да, об этом мне и дед рассказывал. История старая и тоже странная. Не понятно, то ли он сам виноват, то ли помог кто!

Ник протянул мне распечатанную карту 1850 года, я с трудом разобрала, где что изображено на карте. Квадратики, линии, ни названий, ни нормальных обозначений.

— Карта более позднего времени, но усадьба еще сохранила свою территорию. Давай сравним со старой картой.

Мы положили карты рядом, на столе, сравнили территории старого имения и усадьбы купца.

— Он действительно выкупил имение и еще часть леса. Только по такой карте понять где находилось старое имение точно, не представляется возможным. Размахнулся мужик, — ухмыльнулся Ник. — Что о нем известно: купец первой гильдии, торговал пушниной, женился на молодой барышне, выкупил землю, начал строительство усадьбы, и вдруг от жадности приказал использовать для стройки развалины имения и склеп.

— Отличная характеристика, щедрые жесты на публику и мелочность и жадность втихую.

— Такое сплошь и рядом…

Я уткнулась в экран монитора, открыла браузер и набрала 1842 год, Россия.

— И не говори, еще что-то? Кстати, посмотри, нашла кое-что в сети: насчет пожаров, в те года архитекторов в России обязали нести ответственность за пожары в построенных ими зданиях. Такое решение было связано с тем, что 30 ноября 1831 года в Петербурге в Калинковской больнице произошёл опустошительный пожар из-за архитекторской ошибки: от оставления деревянного простенка между двумя печами в углах двух смежных комнат. Еще в Петербурге произошёл крупный пожар, уничтоживший около 250 домов, большое количество коров и лошадей. В огне погибло более 500 человек. Пожар начался в доме Сафроновых на Болотной улице между Свечным переулком и Разъезжей улицей. В этой части города стояли в основном деревянные дома: конюшни, навесы и сеновалы извозчичьих и ямских дворов. Это и предопределило огромный ущерб, причинённый огнём. Спустя несколько дней министр внутренних дел распорядился наложить запрет на строительство деревянных домов в Петербурге и поощрять строительство каменных, способствовать устройству колодцев во дворах и не устраивать складов с горючими материалами.

— Вот, только наш купец строил усадьбу каменную, не деревянную. Пожар начался в его комнате, дальше не пошел, успели потушить. Усадьбу с тех пор только ремонтировали пару раз, но домище-то до сих пор стоит.

— Ты прав, но загореться могло что угодно, мебель, отделка, шторы, ковер в конце концов, — я пощелкала по сайтам. Больше ничего интересного не нашла. — Вот еще интересный вопрос, а старое имение из каких материалов были построено?

— Не знаю, но выяснить было бы неплохо. Можем обратиться к нашей раритетной бабульке. Она работала там до меня, и вообще в администрации сидит больше полувека, вдруг что-то слышала или видела.

— Что за бабулька? Ты же говорил там только бухгалтер?

— Нет, — помотал головой Ник. — Раритет — бабулька, Клара Васильевна Дубинина, обретается с главного входа в коридоре на право, завтра к ней зайдем. Она кем только в нашей администрации не работала, сейчас на пенсии, но в обучении новых кадров ей равных нет, вот и выделили ей небольшой кабинетик.

— Кажется я поняла о ком ты, маленькая, сухенькая, голос тихий, часто мелькала за спинами наших народных мужей на выступлениях. Я в администрации как ни странно, ни разу и не была.

— Точно, именно она. Что ж, вернемся к нашему купцу. Смотри, еще я нашел часть копии ревизии, переписи от 1826 года. Так как вот там и указан наш купец, то есть на тот момент потомственный мещанин, с кучей долгов от отца, тот записан как банкрот, в 1835 получил купеческое свидетельство.

— В 1846 его уже не было в живых, тогда проводилась следующая ревизия, — кивнула я. — А ревизских сказок между этих переписей не нашел?

— Не подловила, я тоже умею пользоваться интернетом, что такое ревизские сказки я посмотрел, но в архиве их не нашел. Пока…

— Постой, а где было кладбище в 1772 году? Возможно на нем хоронили умерших от эпидемии и потом его закрыли, создали новое. Если по уму, то так и должно было быть, и трогать его нельзя было.

— Это же небольшая деревня, может хоронили их на отдельном месте. Чудо, что вообще выжившие остались.

Сложив стопкой распечатки, я перерисовала более старую карту в тетрадь.

— Смотри здесь кладбище находится далеко от имения, у дальнего конца деревни, но это 1787 год. Предположим, что ранее оно могло находиться с противоположной стороны, а это означает…

— Это означает, что, выкупив землю под имение, новые владельцы могли прихватить и часть старого кладбища.

— Ну конечно, иначе как это купец мог разобрать склеп втихаря, строители ночами через всю деревню кирпичи таскали?

— Вот я тоже об этом подумала, а если люди знали и помнили, что семья умерла от чумы, они не позволили бы разобрать склеп. Или их похоронили не в склепе? Почему же нет записи в метрической книге? Не могу понять.

Ник покивал задумчиво, и замер, я прокручивала в уме все что мы выяснили и выдумали, вот только пока выдумки явно вели в численном перевесе. Время уже перевалило за час ночи, когда мы уставшие от бессмысленных разговоров, разошлись до утра. Голова гудела, я еще долго лежала в кровати без сна, обдумывая и сопоставляя, но в конце концов, усталость взяла свое.

Всю ночь мне снились пожары, а лекари в чумных масках гонялись за толпами с факелами по дремучему лесу, загоняя их на кладбища. Проснулась я еще более разбитая и уставшая, чем засыпала накануне, бок все еще ныл. Кое-как привела себя в относительно божеский вид и не найдя своего жильца в доме, вышла в прихожую, Ник уже ждал меня сидя на крыльце у распахнутой входной двери, я протянула ему рюкзак с камерой.

— Может, на сегодня изменим планы? — спросил он, поднявшись на ноги.

— Есть идея?

— Да, осмотреться на месте.

— То есть в у-у-садьбе? — запнулась я.

Признаться, неожиданное появление Ника в моей жизни немного притупило страх, поселившийся внутри после ночного посещения усадьбы, сейчас же он вновь, дал о себе знать. По спине пробежал холод, я поежилась, обхватив себя руками за плечи.

— Настя, не переживай так, мы поедем вместе, днем и просто немного осмотримся, поснимаем, полазаем по лесу. Может что и найдем, ну, ты за?

— Днем, за! — я не хотела ему показывать ни свой страх, ни слабость и трусость. Хотя далось мне это не легко, сидя в пыльном архиве, я чувствовала себя на своем месте, и в безопасности. — И как только у тебя это получается? Ты настолько ничего и никого не боишься?

— Нет, я отлично умею притворяться, что ничего не боюсь, и иногда сам себе верю. Идем, накупим эклеров в пекарне и заглянем на чай к милой Кларе Васильевне, она кстати пирожные обожает.

Я засмеялась и вдруг с удивлением поняла, что чувствую страх, любопытство, воодушевление и неуверенность, но не злость. Неожиданное открытие, все эти долгие полгода внутри постоянно клокотал гнев, как я думала на Ника, а оказалось, что злилась-то не только на него, но и на себя. С тяжелым вздохом я рассеянно осмотрела двор, ночью прошел небольшой дождь, на траве поблескивали капли воды, с ветвей росшей у крыльца вишни, за шиворот упало пара холодных брызг. Вернулась в дом и натянула ветровку, Ник на предложение взять старую отцовскую куртку лишь отмахнулся.

Скупив половину пекарни, с пакетами и картонными стаканами кофе в руках мы ввалились в здание администрации. Ник целенаправленно свернул направо и отправился к комнате в самом конце коридора. Стукнул несколько раз и услышав из-за двери мелодичное — войдите, ввалился в кабинет, я неотступно следовала за ним.