– Слушай, – Розмари зевнула и потянулась, – я лягу, наверное. Завтра не вставать рано, но уже вон светло, – она кивнула на оконце под потолком, из которого пробивали первые солнечные лучи. – С тобой так интересно, – тихо добавила она, чуть покраснев, – останься на подольше, а?

– Останусь, – игриво улыбнулся Фауст, – если ты мне завтра город покажешь.

– Договорились, – легко согласилась девушка, – сразу с утра пойдём, хорошо? – она подобралась поближе, неловко чмокнула его в щёку и пробежала к своей лежанке по другую сторону от Анны. Юноша довольно улыбнулся и отправился в свой уголок. Пояс он снял, а вот рубаху решил оставить, чтоб не объяснять приютившим его добрякам происхождение синяка. После прошлой бессонной ночи и долгой дороги уснул он практически мгновенно, и на этот раз ему не мешали ни солнечные лучи, ни крики на улице.

***

Розмари не обманула – сразу после подъёма и завтрака она за руки потащила его наверх. С утра народу было ещё больше, чем ночью: на иных улицах и места свободного не было. Все куда-то спешили, суетились, под ногами сновали маленькие дети, а от уличных торговцев и вовсе было не протолкнуться. Всадников не было, а вот рабочих людей и носильщиков с ослами хоть отбавляй. Один раз им на улицах даже встретились фрахейские купцы – смуглые, высокие и кудрявые, с орлиными носами, в длинных ярких рубахах и с покрытыми головами. Один из них вёл навьюченного странного зверя, похожего на какую-то кривую лошадь с плоской мордой и горбатой спиной. Настал черёд Фауста удивляться – его провожатая рассказывала про здания и улицы вокруг, шёпотом представляла встречных богатеев и торговцев, а он смотрел на окружающее едва ли не с раскрытым ртом. Дважды они заходили куда-то отдохнуть и перекусить: в родном городе мастер назвал бы это чайными. Но в первом месте смуглый чернявый повар подал неизвестный ему горький напиток густого тёмного цвета в маленькой смешной чашке, от которого сначала лицо перекосилось из-за терпкого насыщенного вкуса, а после сердце забилось быстро-быстро и кровь прилила к голове. А во второй полуподвальной комнатушке вместо чая разливали какие-то травяные отвары с запахом мяты, разбавленные молоком и мёдом. Они дошли до рынка и прогулялись по площади (Фауст, признаться, просто разыскивал знакомый шатёр); добрались до речки, где несколько женщин стирали постельное; обошли те самые казармы, полюбовавшись на построение пехотинцев и конных воинов. Рядом с управой им встретился богато одетый аркинец, чьё лицо Фаусту показалось смутно знакомым. Впрочем, не ему одному: внезапно обнаруженный земляк долго, чуть прищурившись, смотрел в глаза парню, пока наконец не расслабился и не отвернулся. Хорошо, что с чужой одеждой он всё-таки меньше был похож на себя. Вот было бы неловко, если б его узнали прямо в центре чужого города!

Гуляли они до самого заката. Едва начало смеркаться, девушка забеспокоилась: надобно было возвращаться обратно и собираться на традиционный ежевечерний концерт. Фауст сопротивляться не стал: каждый следующий шаг давался ему всё тяжелее, уставшее больное тело уже давно требовало отдыха. Но теперь он, по крайней мере, примерно представлял устройство города, и смог бы добраться до самых интересных мест в одиночку. На выступление музыкантов он не пошёл: нужно было подготовиться к завтрашней ярмарке, а делать это при них ему не хотелось. Поэтому, оставшись в одиночестве в подвале, мастер принялся наводить порядок в инструментах, писать в своём дневнике очерёдность номеров и подсчитывать остатки свечей. По его расчётам, на выступление всего должно было хватить, а после останутся только дымовухи да ингредиенты: порох, свинцовый уксус, купоросное масло и ещё несколько скляночек поменьше. «Ничего», – думал он, – «Гней поделится на обратном пути, ежели чего». Подготовленные свёртки он сунул под матрас, чтоб музыканты точно ничего не увидели.

Хозяева пришли домой уже за полночь, весёлые и подвыпившие. Заметив спящего гостя, с громкого смеха они перешли на шёпот и хихиканье, но сидели ещё долго. Гусляр пыталась было его растормошить, но в итоге потеряла на то всякую надежду и легла на своё обычное место.

Едва за окном забрезжил рассвет, в подвале началась громкаяпредпраздничная суета. Анна искала нарядную одежду, Исидор проклинал вчерашний разгульный вечер и тихонько кряхтел от усталости и недосыпу, а Розмари сразу после подъёма принялась раз за разом репетировать сложные мелодии. Поняв, что подремать больше не удастся, Фауст сел на матрасе и сонно потёр глаза. От его попыток помочь отмахнулись, дав понять, что может делать, что хочет. Только гусляр велела посидеть рядом и проверить, как она будет играть; однако не отрепетированные песни получались у неё из рук вон плохо, и она со злости прогнала мастера, густо покраснев из-за своей неудачи. Убедившись, что матрас надёжно закрывает свёрток со свечами, Фауст отправился на улицу. Вот только снаружи беготни было ещё больше: если вчера рабочий народ просто спешил по своим делам, то сегодняшний первый день ярмарки вытащил на улицу, кажется, всех жителей Ивкальга. Открыв дверь подвала, мастер разом окунулся в летнюю душную жару и гвалт голосов и шума всех мастей. По дороге на рынок было не протолкнуться: народом забиты были даже обочины. Восторженно глазея по сторонам, Фауст влился в человеческий поток и, повинуясь общему движению, двинулся на рынок. Увы, знакомого шатра он так и не увидел. Настроение было безнадёжно испорчено: ему так хотелось, чтобы мастера всё-таки успели на базар и концерты, но, похоже, придётся нынче выступать одному. У него, конечно, была ещё слабая надежда на то, что к вечеру ребята могут подъехать, но он понимал, что это просто попытка сторговаться с реальностью.

Концерты на рынке уже начались. На деревянной сцене выступали богато одетые певцы и акробаты, а на участке с краю, где почти не было зрителей, какой-то толстяк жонглировал бутылками под звуки тамбурина от мелкой девчушки поодаль – дочки, наверное. Шатры, стоящие вокруг сцен, превратились в торговые лавки. В них было совершенным образом всё, что можно было представить: от кружевных сорочек до резных деревянных стульев, от новеньких мотыг и лопат до точнейших ювелирных весов. Были товары южных соседей (увидев фрахейские масла, Фауст тотчас вспомнил про караван в Минивке и поспешил скрыться с глаз торговцев), лавки с медовыми сладостями и цветочными винами. В нескольких шатрах были редкие северные богатства из далёкого города Хортема: сухие ягоды, резные кости моржей и лосей, вышитые бисером меховые шапки и перчатки. Но в основном, конечно, здесь стояли здешние пекари, мясники и кузнецы. Улицы для порядка патрулировали военные: на каждом пролёте обязательно стояли караульные, а иногда встречались и армейские командиры, восседающие на упитанных красавцах-конях, недовольно бьющих копытами и всхрапывающих в ответ на особо сильный шум.

К обеду Фауст успел обойти только одну сторону ярмарки: он задерживался около каждого шатра и беззастенчиво пялился на столы с товаром, потому на каждую лавку уходило очень много времени. Торопиться было некуда: ему-то выступать надо уже после заката, чтобы яркие цветные огоньки смотрелись особенно зрелищно. Когда он разглядывал розовую пастилу из Кеофии и раздумывал, а не прикупить ли ему кусочек, в бок его ткнули тонким девичьим пальцем.

– Я искала тебя по всей площади, – немного возмущённо сообщила Розмари. – Мы скоро будем выступать, пойдёшь послушать?

– Что? А, да, конечно, – Фауст с сожалением проводил взглядом цветочные сласти и последовал за девицей. – Утренние твои мелодии там тоже будут?

Она насупилась.

– Я всё отрепетировала, хватит надо мной смеяться. Пошли, я хочу закончить с этим всем поскорей и тоже пойти гулять, – она взяла его за руку и потащила за собой. Что ж вокруг только одни злюки, с долей восторга подумал Фауст, спеша за ней. Что Корнелия ворчунья, что эта Розмари.

– Слушай… – внезапно сообразил он, – а нельзя ли тебя будет попросить сыграть на моём выступлении? Мы обычно подыгрываем на лютне и тамбурине, – расстроенно добавил он, – но мои ребята так и не доехали. А без музыки будет скучнее. Я, – спохватился он, – заплачу, конечно.