– Я снимал смерть. Но я снимал и победу. Там все настоящее, а здесь – сплошной фотошоп, – скривился он. – Три дня в солярии, с ног до головы облиться маслом, выставить антицеллюлитный свет. А в результате в журнал все равно пойдет голова безголосой певички, а тело – какой-нибудь стриптизерши. Иначе на ее концерт никто не придет.

– Как тебя из горячих точек в нашу фирму-то занесло? – поинтересовалась Катя.

Они остановились на самой верхней ступеньке возле какой-то двери. Влад достал пачку сигарет, предложил Кате, но та отрицательно покачала головой.

– Ранило меня. Подорвались мы на фугасе. Все в «УАЗе» – насмерть. А я – живой. Заштопали, зашили. Как новый стал. Но на войну меня больше не пустили: мол, надоело твои больничные оплачивать, да и на командировочных стали экономить. И жена двойню родила, вцепилась: никуда тебя не отпущу, детям отец нужен. А потом и война вроде как кончилась.

Он сказал это почти с сожалением. Катя, конечно, слышала, что есть упоение в бою, но сама в это не верила. Да, экскурсия получилась вовсе не по театральным закоулкам.

– Короче, разругался я со своим начальством, пришлось искать другую работу, – продолжил вечер воспоминаний Влад. – Везде испытательные сроки и копеечные гонорары. У Горчакова хоть платят нормально. Правда, работа не совсем по специальности. Слежка, скрытая камера, охота за компроматом. Обслуживание VIP-тусовок в «Горячем». От моделек уже зубы сводит. Ты знаешь, третий тост своего розового «Кристалла» эти блондинки пьют «За любовь!» и при этом глупо хихикают. Понятно, что любовь для них – не вздохи на скамейке, а вздохи в бунгало на Мальдивах. А ты знаешь, какой у нас третий тост? Тот, который не чокаясь. За тех, кто не вернулся. А четвертый: чтоб за нас не пили третью рюмку...

– Из войны в гламур – контраст слишком резкий, – поняла Катя.

– Не то слово. Там все настоящее и люди, и звездочки, и награды. А здесь – одно фуфло.

Итак, у фотографа Влада оказалось прошлое военного корреспондента. А это значит, что, во-первых, он презирает весь этот глянец и золотую молодежь. Во-вторых, он – человек из ближнего круга. Фотографов вообще в какой-то момент перестают замечать. И он вполне мог слышать обрывки разговоров и узнать про игру. В-третьих, из «горячей точки» он без проблем мог привезти что-то типа снайперской винтовки. В-четвертых, парень – свой в этом театре. Он снимает спектакли для афиш и делает портреты актеров, которые висят потом в фойе. И у него, как у любого фотографа, есть кофр – большая сумка с аппаратурой, с которой его пустили сюда явно без всякого досмотра. Он же свой...

Катя уставилась на этот кофр. В нем вполне может лежать оружие. Настоящее, которое убивает. Влад – идеальный кандидат на роль таинственного игрока. Жаль, что Катя слишком поздно это поняла.

Елизавета Алексеевна Горчакова встречала гостей в театральном фойе. В том числе и невестку с сыном. Вечер обещал быть гламурным, поэтому они чувствовали себя здесь как шахтеры в метро.

Сергея Михайловича Горчакова, как обычно, окружили длинноногие красотки. Он тут же пригласил их с собой на кубок по конкуру в Завидово в следующие выходные. Светик, расцеловавшись с будущим свекром, взяла под ручку будущую свекровь.

– Слава богу, вы опять вместе, – обрадовалась Алла Станиславовна. – Мне было неприятно видеть тебя с этим толстяком, дорогая. Особенно в свете того, что его вчера застрелили...

– Это недоразумение, Алла Станиславовна, – с жаром заявила Светик. – В смысле, наши с ним отношения. Пару раз поужинали в «Галерее», и все. И то я согласилась только ради «Галереи», а не из-за Петра.

– Но еще неприятнее мне было видеть Алешу с этой бледной молью. Надеюсь, здесь ее нет?

– Вы про Катю Чижову? Ха! Да она преследует его, как какая-нибудь маньячка из триллера. Но я стараюсь быть начеку.

И тут возле них остановилась Елизавета Алексеевна.

– Светлана? – Она сделала вид, что удивилась. – Не ожидала увидеть тебя в театре. Думала, с искусством тебя связывает разве что арт-кафе «Галерея».

Светик и Алла Станиславовна переглянулись. Но обе были уверены, что бабушка никак не могла слышать их предыдущие реплики.

– Кстати, а где та милая девочка, которую Алексей привозил в те выходные? С удовольствием пообщаюсь с ней снова, – заявила Елизавета Алексеевна.

«Они что, сговорились?» – занервничала Светик. Что за соревнование? Одна «опускает» Катю и ждет внуков от Светика. Другая считает Светика недостаточно милой девочкой.

Алле Станиславовне тоже не понравилось высказывание свекрови.

– Я предпочитаю, когда Алексей привозит к нам на выходные более ярких барышень, – заявила она и ободряюще улыбнулась Светику. – Хотя множественное число здесь ни к чему. Ему давно пора остановиться на одной. И я, кажется, догадываюсь, кто ею будет.

Влад бросил окурок в урну, нажал какие-то кнопки на кодовом замке и буквально втолкнул Катю в помещение за дверью.

– Это специальный осветительский балкон, – пояснил он. – Я слышал, ты спрашивала. Вот это он и есть. Здесь зрительный зал как на ладони. И сцена, конечно, тоже. Поэтому меня сюда и пускают. Я отсюда спектакли снимаю, когда нужен общий план.

То есть он как бы экскурсию ей устроил. Рассказывает, показывает. Сама доброжелательность. Словно Катя – санитарный врач, возжелавший заглянуть на кухню образцового пионерлагеря. Ей обрадовались, схватили под белы руки, открыли все двери, сняли все крышки с кастрюль. Вот, мол, нам скрывать нечего, у нас тут дети отдыхают, а не бактерии.

Так и Влад. Вызвался проводить, показать, рассказать. Причем о себе. Зачем он это делает? Хотя почему бы ему не поделиться с коллегой своим боевым прошлым? Катя, в отличие от Светика, не скривится: «Кошмар! На войне же нет жидкого мыла, а хозяйственное так сушит кожу...» Не так уж много людей в фирме «Горчаков и партнеры» вообще помнит, кто, с кем и зачем воевал. Хотя, может быть, Олеся и изучит публикации про «чеченский синдром», если решит выйти замуж за какого-нибудь генерала.

Но почему-то Катя была уверена, что фотограф не просто так привел ее именно сюда: как будто про боевое прошлое нельзя поговорить в буфете...

Она огляделась. Осветительский балкон – небольшой, узкий, заставленный аппаратурой – нависал над партером слева от сцены. Высоко. Но вид действительно хороший, особенно в оптический прицел.

Что ж, отступать поздно, да и некуда. Если что, можно очень громко закричать. Пока действо на сцене не началось, ее услышат. Ну не будут же ее убивать на виду у музыкантов, которые как раз устанавливают и настраивают свои инструменты? И на глазах членов оргкомитета, которые все снуют туда-сюда. В присутствии бабушек, которые называются страшным словом?капельдинеры?, так и норовят всучить вам программку и всегда подозревают, что вы сели на чужие места.

– Влад, ты вчера был в театре? – бесстрашно спросила Катя.

– Ага, – не счел нужным скрывать он. – Вчера же был первый день благотворительного фестиваля. Мне заказали фотки.

– Вчера здесь убили Петра Вольского. Говорят, стрелял снайпер. Интересно знать, где же он находился? Может быть, здесь? Раз уж отсюда зал как на ладони...

– Ну, это тебе баллистическая экспертиза скажет. Специальное исследование проведут, траекторию полета пули определят.

– Ты-то что думаешь? Ты же профессионал. Ведь у фотографа и снайпера много общего. Тут оптика и там – тоже. И важно в нужный момент нажать на спуск.

– Действительно, – ободрительно покачал головой Влад. – Интересное наблюдение. Только разница все же есть. Снайпер убивает. А фотограф останавливает мгновение. Иногда на века. Своеобразное бессмертие. Вот выставят мои работы через двести лет...

Он не понимает или делает вид, что не понимает? Она не светскую беседу с ним ведет, а допрос!

– Значит, ты, Влад, не в курсе, кто и откуда стрелял?

– С чего мне быть в курсе? – вполне искренне удивился он.