— Кар! — Изрекла черная птица.
— Да-а, — протянула старуха, — не думала, не гадала, что на краю вселенной от землян покоя не будет. Какими думами, рыжая, тебя ко мне занесло? И как давно ты на Изумрудной интриги плетешь? В любовную паутину трофеи собираешь?
— А ты чаем напоила? — Завела я старую песню.
Старуха лукаво прищурилась и выдала.
— Ну, заходите, гости непрошенные, ветром гонимые, сердцем закрытые. И пусть Дому решать: со мной ли сидеть али в огне гореть.
После таких слов все вокруг замерло, затихло и насторожилось. Воин быстрой походкой направился ко мне, пытаясь придержать необдуманный шаг. Я же, перекрестясь, размашисто и скоренько стала подниматься по ступенькам. А они как затрещат, как заскрипят на все голоса и подголоски, что нервы у всех в ниточку вытянулись. Вот последняя ступенька под моим нетерпеливым шагом жалобно скрипнула, и разом все смолкло.
— Ну, здравствуй, мудрая Ядва, или все же Баба-Яга? Роднее все ж как-то, — хитро улыбнулась я.
— Да входите уж, чего застыли то? — Кликнула она воина и Генею.
Следом за старухой мы вошли в дом, с интересом посмотрели по сторонам. Не буду описывать жилье старого одинокого человека, потерявшего всякую мечту и вкус к жизни.
— Что притихла, рыжая! Аль и чайку попить побрезгуешь? Давно ли с Земли? Думаю, веник и тряпку держать еще не разучилась? Вот и состряпай нам пир горой. А я пойду, чай насобираю, не мухоморами же и впрямь вас травить, — и старуха вышла на улицу.
Оставшись одни, мы немного расслабились. Я прикрыла глаза и через миг почувствовала, как горячие сильные руки обняли меня за плечи, даря тепло и снимая нервное напряжение.
— Спасибо, Мирбок, — искренне поблагодарила я и в довершении ляпнула, — ты настоящий друг.
В один миг его руки слетели с моих плеч, а я от неожиданности чуть не упала. Но не упала, а оглядевшись по сторонам и найдя подходящий инвентарь, скоренько вовлекла всех в небольшую уборку. Учитывая, что последняя из них проходила эдак лет пятьдесят назад, то час нашего титанического труда не принес глобальных результатов. Но подметенный пол, отскобленный стол, пузатый самовар, поблескивающий медным боком и пыхтящий водяным паром, нехитрые наши гостинцы, чашки, ложки. В общем, все то, что делает дом уютным, а стол гостеприимным, встречали нашу припозднившуюся хозяйку.
— Ах ты, батюшки, красота-то какая, — запричитала мудрая Ядва, ставя на лавку лукошко с травами и кореньями, — давненько я за таким столом не сиживала, гостей не почивала. Да чего ж мы стоим-то, давайте, давайте к столу, гости дорогие. А я сейчас чайку заварю.
И она засуетилась с травами.
***
Макс не препятствовал встречам принцессы с генералом, наивно полагая, что он удачно сбагрил воспитательные моменты в надежные руки своего подданного.
— Ваше величество, — периодически поднимал эту тему Петрархиус. — Негоже принцессе целыми днями проводить в обществе генерала. Мало ли к чему это может привести.
— Да полно, — небрежно ответил Макс, — ты сам-то понимаешь о чем талдычишь. Генерал, поди нас обоих старше будет.
— Нет, Макс, он далеко не стар, а силою мужицкой и нас вполне за пояс заткнет.
— Тьфу на тебя, Петруха! Займись чем-нибудь дельным и не нагружай меня этой глупостью, — в очередной раз отмахнулся царь.
А между тем принцесса часами проводила в обществе генерала: то скакала верхом, то участвовало в учебных баталиях, то изучала различные науки. Ее голос научился отдавать приказы, осанка стала грациозной и царственной, а в глазах появился холодный блеск власти.
— Мой ангел, — генерал обнимал гибкий девичий стан и притягивал ее к себе. Он зарывал нос в душистый шелк волос, небрежным веером рассыпающимся по плечам. — Только ты достойна быть королевой, и ты ею будешь!
Иногда, просыпаясь в его объятиях, принцесса с внутренним трепетом облюбовывала план своей мести и этой рыжей красавице, замахнувшейся на трон отца, да и самому отцу, так неожиданно предавшего ее ради очередной юбки. На людях генерал держался в тени, ничем не выдавая своих отношений, ни жестом, ни словом не позволяя себе переступить невидимую грань готовую низвергнуть хрупкий образ ее величия. Но только рядом с ним она по-настоящему чувствовала себя уверенно, смело вступая в уготованную роль.
— Терпение, моё сиятельство, — настойчиво внушал ей генерал. — Все идет своим чередом. У нас все получится, только не спешите. Не спугните удачу неожиданным словом или откровенным взглядом. Вокруг нас много чужих ушей и глаз.
И он нежно целовал кончики пальцев и отступал назад, снова становясь ее тенью, ее ангелом хранителем.
***
Утро следующего дня встретило меня зябкой прохладой, скрипом старых половиц под тяжелой поступью пробудившихся, и чем-то теплым под боком. Запустив в это тепло руку, я быстро познакомилась с его хозяином. Малость поцарапанная и изрядно покусанная, под хищное шипение я ретировалась с печи. А злостному комку шерсти было обещано ближайшее омовение в водах таза. Воин, уже сидевший у стола, просто катался со смеху, умиляясь нашей нешуточной баталией.
— Волшебница — это скунс. Очень вредный и злостный зверек, и вонючий между прочим…
— У-у! Постираю гада, — ляпнула я в сердцах, зализывая царапины.
Скунс злобно сверкнул зелеными глазищами с отвоеванной печи.
— Ну, чем порадуешь нас, Мирбок, — скоренько обернулась я к воину, и потягиваясь, продолжила, — горячим чайком, холодным кваском или силой мужицкою?
От этих слов воин поперхнулся, а скунс на печи чуть не заржал в голос, если прерывистое шипение воспринять как смех.
— Ты уж похозяйничай сама, красавица, а я тут на дворике огляжусь, — и он спешненько растворился в дверном проеме.
Оглядевшись по сторонам и по-бабьи пятерней причесавшись, фартуком обвязавшись, отхлебнув чайку горячего, я вступила на поле генеральной уборки.
Посуда, кастрюли, ушаты скоренько полетели во двор, к ним присоединились черные шторки и залежалое богатство сундуков.
Стаи вредных мошек, потревоженные столь наглым вмешательством в их темную мольную жизнь, злобно порхали в облаках искрящейся пыли.
Через час кропотливого и въедливого выбрасывания вещей и омывающих процедур, дом предстал в своем изрядно запущенном состоянии.
Мирбок, раскопав где-то молоток, гвозди и другие подручные инструменты, с любовью и большим вниманием приступил к мелкому внутреннему ремонту. Где дощечку подбил, где половицу поменял, где полочку закрепил, да мало ли дел найдется в стареньком тереме?
Генею я отрядила на мокрющие работы: посуду помыть, вещички и белье постирать, хлам распылить. А себя утрудила побелкой, покраской, и, главное, припозднившимся обедом. Аромат борща, приправленного душистыми травами, скоренько собрал всех местных жителей у деревянного стола. Бабуся-Ягуся чинно водрузилась на лавку и, махнув, разрешила всем приземлиться рядышком.
Злобный и голодный скунс, благодетельно сменив гнев на милость, нетерпеливо пускал слюни по длинным белым клыкам. И как он меня ими не задел, несмело постучалась запоздалая мысль? И я подложила зверьку кусочек мяса на косточке. Воин неодобрительно заворчал, но полезть в миску к домашнему питомцу не решился. Хищный взгляд последнего не предвещал ничего хорошего.
На некоторое время над столом повисла хлюпающая тишина. Горячий борщ сделал свое доброе дело, согрел животы и укротил норовы.
— Так ты на денек решила задержаться, рыжая? — Поинтересовалась старуха, почесывая скунса за ухом.
— Чего ж на денек. На недельку. Как минимум. — Успокоила я всех, — детки по лавкам не плачут, мужик под боком, да и банька еще не топлена.
Гробовое молчание на эти слова сообщило мне, что моя наглость сработала, но злоупотреблять не стоит. И поэтому, схватив за локоток онемевшего воина, я почесала в баню.
Черное убожество, вросшее в землю по самую крышу, облепленное со всех сторон синим мхом, и баней то назвать было страшно. Только отступать некуда, и мы взялись за лопаты. Минут через двадцать откопали входную дверь, слюдяные окошки. А главное расчистили дымоход. Заглянув внутрь, мы увидели баню: печку буржуйку с котлом, обложенную валунами, кадку для воды, полати и паутину, во всей красе хитрых сплетений украшавшую углы. Предупреждающее урчание возвестило нам, кто открывает охоту. Скунс за пятнадцать минут выел и вылизал всю паутину по периметру бани, съев или до смерти распугав местных членистоногих, и с чувством абсолютно выполненного долга развалился на траве, подставляя сытое брюхо согревающим лучам трех солнц.
