На какое-то время Юсуф погрузился в размышления о достоинствах своих будущих пленниц. Русские женщины, конечно, хороши — мягкие, податливые, покорные, готовые на все для своего хозяина. У них красивые густые волосы, цвета спелой пшеницы, в которые так славно завернуться после любовных утех. Знающие люди сказывают, что если такую пленницу хорошо «воспитать», то лучшей женщины и не найти. Как собака верная будет. Лучше аскера служить будет. Черкешенка же другое. Дикая, как барс. Непокорная, глаза готова выцарапать. Если нетронутая, то за нее безумную цену можно спросить. Не зря же у Великого столько черкешенок в серале[7].

— Юсуф-эфенди! — донесся встревоженный голос Мустафы. Задумавшийся Юсуф не ответил. Пришлось снова звать. — Юсуф-эфенди! Что-то не так! Юсуф-эфе… Хр-р-р.

Юсуф развернулся и… встал, как вкопанный. Медведеобразной Мустафа с застывшем на лице удивлением медленно оседал на землю. Из его груди торчала рукоять метального кинжала. В десятке шагов от них стоял высокий мужчина в приталенной черкеске и большой белой чалме на голове. Рука его была характерно вытянута вперед. Видимо, это именно он метнул тот нож.

— Ты что здесь, пес, делаешь? — высокий одним рывком преодолел разделявшее их расстояние и схватил за грудки турка. Его кривившееся лицо пылало от гнева. — Совсем берега попытал⁈ Все же знают, что я запретил торговать рабами на этих землях! Ты меня слышишь, плесень⁈ — турка так тряхнуло, что зубы клацнули и во рту появился привкус крови. — Я же тебя в землю живьем закопаю, тварь! Мохнатого золота захотел?

В глазах горца такое бешенство плескалось, что Юсуф затрясся. Ногами задрыгал. Слезу пускать начал, правда, для вида. Соображал, как из всего этого выбраться. Ведь он и не из таких передряг выбирался. Не зря же его прозвали Юсуф Счастливчик.

— Что вы, эфенди⁈ Я обычный купец! Честный торговец. Шкурками торгую, — плаксиво бормотал турок, рыдая самым натуральным образом. — На жизнь зарабатываю. Как еще семью кормить, эфенди? — пытался он вскидывать руки. — Я честный торговец. Любой про то скажет. Эфенди, подожди…

Куда там. Никто его вопли даже слушать не стал. Горец свалил его на землю и за шкирку потащил к костру, возле которого лежали сваленные в кучку кандалы и куски веревок. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понимать, для чего все это готовилось.

— Честный торговец, говоришь⁈ Ты, падла, людьми торгуешь! — Юсуфа башкой ткнули в железные кандалы, разбивая все лицо в кровь. В добавок, ногами с силой прошлись по его ребрам. — Кандалы видишь, кусок дерьма? Видишь, тварь⁈ — Юсуф, шепелявя разбитыми губами, пытался что-то ответить, но новый удар снова бросил его на землю. — Придется ответить. Сейчас законопатим тебя и твоих уродов в каюте и отправим на дно твое корыто. Знаешь, что потом будет?

Искаженное ненавистью лицо горца приблизилось к Юсуфу вплотную. Он пытался отшатнуться, но не мог.

— Каик начнет медленно тонуть. Доски подогнаны хорошо и воду не будут пропускать. Поначалу… — зловещим тоном рассказывал горец. — В какой-то момент, когда глубина станет приличной, все вокруг тебя начнет, трещать, скрипеть. Вода давить будет так, что даже доски из хорошо выдержанной сосны ничего поделать не смогут. Появятся первые потеки. Потом через щели заструятся струйки, — он рассказывал так, словно все это на себе прочувствовал. У Юсуфа мурашки по спине побежали, как он представил, что с ним может случится. — И вы, как скорпионы в банке, начнете пожирать друг друга. Раз оружия с вами не будет, значит, будете зубами рвать друг другу глотку.

Подвывая от ужаса, Юсуф пустил себе вонючую струйку под ноги. Он совсем не хотел так умирать. Вообще, не хотел умирать.

Развернулся и вцепился в ногу горцу, начав покрывать ее поцелуями. Одновременно, ревел белугой. Умолял пощадить, обещал все отдать до самого последнего медяка.

— Озолочу, эфенди… Два бочонка с золотом отдам… На золоте пить и есть станешь… Лучших рабынь тебе достану, — слюнявил он сапоги горца. — Ни у кого таких не будет… Даже у султана… Кожа белая-белая… Шелк…

Сильный удар сапогом отбросил его на песок к самой воде, где его тут же подхватили. Подняли за руки и ноги и бросили на каик к остальным. Чувствуя скорую гибель, Юсуф завизжал еще сильнее.

— Эфенди! Эфенди! Пощади! Все отдам! Слышишь, все имущество отдам! Жену, дочь отдам! Все забирай! — кричал он во все горло, цепляясь в борта корабля. — Эфенди! Эфенди! Про дочь знаю… про дочь урус-паши знаю! Самого большего на Кавказе урус-паши! Все тебе скажу! Твоя пленница будет! Ее отец все, что хочешь сделает! Про дочь Вельяминова… — тут кто-то ударил его веслом по голове, погружая в беспамятство.

На берегу у костра в этот момент состоялся довольно любопытный разговор, от которого бы Юсуф точно воспрял духом.

-… Слышал Асланбек? Мне не послышалось? Этот кусок дерьма назвал имя Вельяминова?

— Слышал имам. Ты не ошибся.

— Это что же получается… Где-то здесь держат дочку его высокопревосходительства генерал-лейтенанта Вельяминова, командующими русскими войсками всей Кавказской военной линией. Ни хера себе, джекпот выпал! Асланбек, ты понимаешь, что это означает⁈

— Понимаю, господин.

— Не-а, ты не понимаешь. Теперь мы такое сможем замутить, что…

[1] Эфенди — в Османское империи обращение к мужчинам более высокого статуса.

[2] Бей — первоначально таким образом назывались правители мелких племенных союзов, отрядов, Османской империи представителей важных и знатных семей.

[3] Паша — в Османской империи высокопоставленный чиновник или офицер. Титул мог быть пожалован лишь султаном и не передавался по наследству.

[4] Фирман — указ султана Османской империи. В данном контексте имеется ввиду султанский указ о даровании титула паши. Покупка титула в тот период не представляла особой проблемы. Стоимость подобного фирмана колебалась от 5 до 10 тыс. рублей и соответствовала средней цене 8 или 11 красивых белых невольниц.

[5] Кяфир — отрицающий Бога, язычник, в мусульманской традиции так называли неверного, в частности, русских.

[6] В реальной истории капитаны патрульных русских кораблей приказывали поступать именно так с теми, кто убивал пленников. Известны более тринадцати документально подтверждённых случаев, когда команду рабовладельческого суда закрывали в одной из кают, а в трюме корабля проделывали отверстие. Затапливать старались на больших глубинах, чтобы у команды не было ни шанса выбраться на поверхность моря.

[7] Сераль — в странах Востока дворец правителя. В данном контексте имеется ввиду женская половина дворца султана, его гарем.

-//-//-

Малый рабочий кабинет императора был залит ярким солнечным светом. Вокруг глухих стен тянулись узкие шкафы, заполненные книгами. В самом центре комнаты поперек друг другу стояли два огромных письменных стола, к которым были придвинуты коричневые полированные стулья карельской березы.

Во всем — в расстановке мебели, лежавших на столах и шкафах предметах — проглядывал удивительный, даже болезненный, порядок: ничего не валялось, все было выровнено по струнке, каждая вещь находилась на своем месте.

У большого окна неподвижно стоял сам хозяин кабинета, высокий широкоплечий человек, затянутый в темный мундир без эполет. Руки сложены на груди, задумчивый взгляд устремлен куда-то в сторону высокого шпиля Адмиралтейства.

— Хорошо, очень хорошо, — негромко повторял Николай Павлович, продолжая смотреть в окно. — Пока все идет хорошо.

Мыслями император был за сотни верст отсюда — в Османской Порте, султан которой несколько месяцев назад попросил помощи у России. В письме «слезно» молил своего «царственного брата» прислать военную эскадру для обуздания наместника Египта паши Мехмет-Али, поднявшего восстание против султана. Николай Павлович всеми руками ухватился за эту возможность укрепить влияние империи на землях старинного врага[1]. Уже через неделю к Стамбулу вышла целая эскадра — 4 линкора, 3 фрегата, корвет и бриг — под командованием контр-адмирала М. П. Лазарева. Еще две эскадры с сорокатысячным десантом формировалась на рейде.