Воскликнул:

— Дашенька! Какими судьбами?

— Здравствуйте, Котёнок, — сказала журналистка. — Вы знаете, почему мы здесь. Мы пришли к Алине Солнечной.

— К кому? — переспросил я.

Продемонстрировал удивление: вскинул брови.

Журналистка качнула головой, сунула руку в сумочку и вынула оттуда чёрно-белую фотографию (форматом десять на двенадцать сантиметров).

— Уверена, что видела вчера рядом с вами именно эту девушку, — сказала Григалава.

Она показала мне фото — я узнал снимок из газетной статьи, где демонстрировала ямочки на щеках двенадцатилетняя поэтесса Алина Солнечная.

— Знакомое лицо, — произнёс я. — Можно?

Протянул руку.

Дарья Матвеевна вручила мне фотокарточку.

Я посмотрел на совсем ещё детское лицо Алины. Снова отметил, что у неё чудесные ямочки. Дёрнул плечами.

Сказал:

— Я уже видел эту фотографию. «Недетские стихи». Так, кажется, называлась та статья?

Журналистка поджала губы.

— Вышедший в тираж поэт воспользовался выдумкой своей любовницы, — процитировал я статью. — Он ухватился за рассказанную ею совершенно неправдоподобную историю о талантливых стихах четырехлетнего ребёнка, потому что увидел в этом шанс привлечь внимание и к своим теперь уже никому не нужным сочинениям.… Длилась эта народная любовь до тех пор, пока милая девочка не превратилась на глазах у всей страны в избалованного, дерзкого и грубого подростка.

Я помахал фотографией.

Сказал:

— На этом снимке Солнечная не похожа на дерзкую, грубую и избалованную. Не находите?

Дарья Матвеевна взглянула на изображение Алины, покачала головой.

— Это была не моя статься, — заявила она. — Я никогда не считала Алину дерзкой и грубой.

Журналистка скрестила на груди руки, посмотрела мне в лицо.

— Тогда в похожем ключе писали не только мы, — сказала она. — Так было нужно. Я… не могу вам этого объяснить. Просто поверьте мне.

Дарья Матвеевна пожала плечами.

— И после этого вы надеетесь: Алина Солнечная даст вам интервью? — спросил я.

Покачал головой.

И разорвал фотографию на две части.

— Ты что творишь⁈ — воскликнул фотограф.

Он дёрнулся, прижал руки к фотоаппарату.

Я сложил половинки фотографии вместе и снова разорвал их.

Произнёс:

— Ой, какая жалость! Ой, какие мелкие кусочки!

Журналистка печально улыбнулась. Стояла спокойно, смотрела на остатки фотографии.

А вот фотограф не устоял. Он всплеснул руками и ринулся ко мне. Но замер, когда увидел мою ухмылку.

— Да я тебя!.. — сказал он.

Усатый сжал кулаки.

— Давай, мужик, — сказал я, — не останавливайся. Здесь самое место для драки. На тебя смотрят иностранные туристы. За тобой наблюдают как минимум два офицера КГБ. Доставь им всем удовольствие: устрой потасовку со школьником.

Журналистка схватила своего спутника за руку.

— Олег, не надо…

Фотограф побледнел, настороженно огляделся по сторонам. Мне почудилось, что его усы печально обвисли.

— Юноша… как вас зовут? — спросила Григалава.

Она говорила тихо, спокойно. Пристально смотрела мне в глаза.

— Иван, — ответил я.

И добавил:

— Котёнок.

Ухмыльнулся. И протянул руку: фотографу. Тот не сразу, но пожал её.

Усатый взглянул на меня исподлобья.

— Олег Слуцкий, — представился он. — Странная у тебя, пацан, фамилия.

Мужчина поправил на шее ремешок фотоаппарата.

— У меня нормальная фамилия, — возразил я.

Фотограф хмыкнул. Но промолчал.

— Иван, мне не нужно интервью, — сказала журналистка. — Я не получила от редакции задание на статью об Алине Солнечной. Я здесь по собственной инициативе. Хочу просто поговорить с Алиной. С глазу на глаз. Не под запись.

— А если она не захочет с вами говорить? — сказал я.

— Ну…

Журналистка выдержала паузу.

— Иван, устройте нам встречу, — сказала она. — Такую, чтобы Солнечная меня увидела. Пусть она сама решит, будет ли со мной разговаривать.

Волкова вернулась в гостиницу раньше наших одноклассников.

Разбудила меня.

Я потёр глаза, зевнул. Отметил: Москва за окном уже погрузилась во мрак.

— Просыпайся, — повторила Волкова. — Вот. Это тебе.

Алина положила на кровать рядом со мной перевязанный шпагатом бумажный свёрток.

— Что там?

Я надел очки.

— Разверни и посмотри.

Волкова подпёрла кулаками бока.

Торшер светил за её спиной — лицо Алины скрывала тень.

— Ты журналистку внизу не встретила? — спросил я.

Приподнялся на локтях.

Алина тряхнула волосами.

— Прошмыгнула по вестибюлю тихо, как мышка, — сказала она. — Никого не разглядывала.

Я рассказал Волковой, как пообщался сегодня с Дарьей Григалавой.

— Что ей от меня нужно? — спросила Алина.

Не почувствовал в её голосе волнения или ноток испуга.

— Понятия не имею, — сказал я. — Утверждала: хочет с тобой просто поговорить. Не уточнил, что в её представлении значит «просто», а что «сложно». Поленился спорить с этой дамочкой. Назначил вашу встречу на понедельник: на девятое число. Сказал, что в выходные ты будешь с утра и до вечера занята.

Волкова чуть склонила на бок голову.

— На девятое? — сказала она. — Но ведь мы восьмого утром отсюда уедем.

Я зевнул.

— Вот именно. Уедем. И пусть ждёт тебя в понедельник хоть до морковкина заговенья.

Уселся на кровать, придвинул к себе бумажный свёрток. Взвесил его в руках. Понял, что Алина принесла не стопку книг.

Заметил: Волкова улыбнулась.

Я распутал завязанную двойным рифовым узлом верёвку. Заглянул под серую обёрточную бумагу. Не удержался: присвистнул.

— Откуда такая роскошь? — спросил я.

Взял в руки знаменитые синие «адики»: новые, с тремя белыми полосками. Взглянул на ребристую подошву. На пятке кроссовка увидел надпись «Adidas», а не уже ставшую привычной «Москва».

— Взяла на размер больше, чем твои ботинки, — сказала Алина. — Испугалась, что будут малы.

«Ничего, Ваня, если будут велики, вату в носок положишь», — память воскресила мамины слова.

Я повертел кроссовок, осмотрел его со всех сторон.

Спросил:

— Сколько такая прелесть сейчас стоит?

Волкова пожала плечами.

— Какая разница? — сказала она. — Это подарок. Тебе. От меня.

Я покачал головой.

— А не дороговато ли для подарка?

Помахал кроссовкой.

— Эти «адики» у спекулянтов стоят раза в три больше, чем месячная пенсия твоей бабушки.

Волкова пожала плечами.

— Что с того? — сказала Алина. — Я у бабушки денег не брала.

Она покачала головой.

— Мама и бабушка не тратили те деньги, что платили за мои книги, съёмки и выступления, — сказала Волкова. — В газетах и об этом наврали. Мама складывала всё на книжку. Всё, до копейки. Там сейчас столько лежит… на «Волгу» хватит. И не на одну. А если бы не ты… эти деньги вообще бы никому не пригодились.

Она махнула рукой.

— Так что не волнуйся. Лучше примерь. И штаны тоже.

Я поставил кроссовки на кровать — увидел ещё один свёрток: из листов «Правды». Пошуршал газетой и снова вскинул брови. «Все коммунистические и социалистические идеалы меркли в головах советских граждан при виде синего чуда 'Wrangler», — вспомнилось мне утверждение из интернетовской статьи о временах СССР.

Развернул джинсы — взглянул на этикетки.

— Волкова, ты и «Волгу» к гостинице подогнала? — спросил я.

— «Волги» у них не было.

Я запрокинул голову — подо мной скрипнули пружины кровати.

— Про «Волгу» я пошутил, если ты не поняла.

— Я догадалась, — сказала Алина. — Рано тебе за руль. Что бы ты там о себе ни думал.

Она улыбнулась.

— Надевай штаны и кроссовки, — сказала Волкова. — Посмотрим, угадала ли я с размерами.

— Ладно.

Я повалился на кровать, приподнял ноги, стянул с себя треники. Поправил сползшие до середины ягодиц трусы. Волкова резко отвернулась, отошла к полке для чемоданов. Мне почудилось, что у неё потемнели скулы. Я усмехнулся, но не напомнил Алине, что мои трусы она видела не только на мне, но и на журнальном столике у себя в квартире.