Белкин так и не осмелился подойти к Люсе и объяснить, что же случилось. При встрече с ним ее лицо не выражало ничего, словно его и не было рядом.

Она даже улыбаться стала чаще. Видно, привыкла к студентам, полюбила этот веселый народ и перестала чувствовать себя чужой. Она теперь не пропускала ни одного похода на каток, ни одной воскресной вылазки на лыжах. Вместе со всеми бесстрашно мчалась с круч, падала. Вставала, отряхиваясь, и смеялась под дружный хохот. Она смеялась громко и заразительно — так, что тайга оглашалась звонким эхом. Лешка, обычно находившийся неподалеку, видел ее лучистые глаза, слышал смех и досадовал еще больше. Он ревниво замечал, что возле нее постоянно крутятся «звери», в том числе и Володька Лебедев. Он подозревал, что Лебедев сам не равнодушен к Люсе и специально затеял тот спор. Лешка злился: какой он дурак, если позволил так надуть себя! Посещал лекции, готовился к семинарским занятиям, ходил по воскресным дням на охоту и рыбалку, но прежнего удовлетворения не было.

Учиться плохо он не мог: по всем предметам оставались отличные оценки, но и они не радовали. Даже раздражали. Алексею казалось, из-за того, что он отличник, ребята сторонятся его. А это, конечно, замечает Люся.

Но произошло событие, которое все повернуло.

В институте проходил смотр самодеятельности. Оркестр, с которым выступал Белкин, был его детищем. Сам подобрал ребят, занимался с ними.

И вот они — на сцене. В черных костюмах, белых сорочках, темных галстуках. Форма придала им строгость. Пальцы ударили по струнам, и полилась искрящаяся звуками мелодия:

Зрительный зал подчинялся музыке: лица слушателей были то нежными, то серьезными.

В заключение Алексей Белкин солировал в концерте Будашкина для балалайки с оркестром.

…Он видел перед собой далекий таежный бор, в котором сосны высокие, прямые… Синее, без единого облачка небо… Неширокую горную речушку, звенящую на крутых замшелых валунах. И был он уже не здесь, в зале, а в небольшом тихом городке, затерявшемся в уральской тайге. Представил, как собрались они снова в большой комнате и начали играть. Отец, мать, Анатолий, Валера и Коля — на гитарах, Владимир — на мандолине, а он — на балалайке. Вспомнил, как соседи шутили: «У Белкиных семейный оркестр!» — и улыбнулся.

В первых рядах сидела Люся. Она облокотилась обеими руками о спинку стула и, подперев ладонями маленький подбородок, пытливо смотрела на сцену. Лицо ее было сосредоточенным, а глаза ловили каждое его движение.

Аплодисментов он не слышал.

А после концерта в гардеробе почувствовал чей-то взгляд. Рядом, в двух шагах, стояла Люся. Он отвел глаза, заспешил к выходу. И услышал ее голос:

— Леша, никуда не спешишь? Ведь нам по пути…

Они вышли и утонули в густой февральской мгле.

В марте Белкин прослышал, что в городе открылся авиационный клуб. Съездил, разузнал: идет запись в парашютный кружок.

Прыжки с парашютом! Об этом он мечтал еще в детстве. Заберется зимой с одноклассниками на Лысую и прыгает на лыжах с обрывов. Мальчишки выбирали «трамплины» покруче. Лешка боялся прыгать, но виду не подавал. Разгонится по лыжне, присядет на колени и — летит, дух захватывает.

Накануне Первого мая предстояли первые прыжки. К полудню новички собрались на полигоне. Командир парашютно-аэростатного звена выстроил их в шеренгу и поставил задачу:

— Прыгать будете с аэростата. В воздухе держитесь уверенней. В этом — залог вашего удачного приземления…

«Старички» острили:

— Раньше в этой «бочке» селедку возили, а пришла в негодность — передали ДОСААФу.

…Аэростат оторвался от земли и стал быстро набирать высоту. Метрах в шестистах его сильно заболтало. Новички крепче вцепились в ремни.

— Обычное дело, — пояснил командир звена. — Дорога выдалась ухабистой, вот и трясет, как на грузовике.

«Ничего себе, обычное дело. Аэростат — не «трамплин» на Лысой… Но чего это я нюни распустил? — спохватился Белкин. — С таким настроением лучше не прыгать. Неужели слабее других?»

Послышался сигнал-гудок, парашютисты вскочили с мест. Проверив готовность каждого, инструктор нажал кнопку. Дверца открылась. Раздалась команда: «Пшел!» По Лешкиной спине пробежали мурашки.

Парашютисты один за другим ринулись в синь. Белкин прыгал последним. Накрепко сжав ремни, ждал своей очереди. Свистящая струя воздуха подхватила его, крутанула, потом отпустила, и он полетел к земле. С головокружительной скоростью он словно ввинчивался в плотную, хотя и податливую массу. Но вот почувствовал рывок — и свободное падение затормозилось.

Всего несколько мгновений длилось оно, но сжалось сердце в груди, и только теперь, когда над головой распустился шелковый купол, застучало сильно и часто.

Над ним блистало ослепительное небо, а снизу стремительно неслась навстречу пестревшая квадратами темно-зеленая земля.

И тут он увидел, как от аэростата отделился еще один парашютист. Он камнем падал вниз.

«Такой затяжной прыжок! — восхитился Белкин. — Это, наверно, инструктор».

Но что это?.. «Инструктор» заорал оглушительным голосом. Лешка вытаращил глаза в изумлении: это был петух, настоящий петух крупной сибирской породы. Он кричал что было сил и яростно хлопал крыльями, словно купался в теплом апрельском черноземе. Но так как до земли еще было далеко, купался он в синеве неба и солнечных лучах. Оттого был красно-огненным, словно клокочущее пламя.

Все смеялись. Даже самые боязливые. Приземление прошло благополучно.

Однокурсники, услышав про Лешкин прыжок вместе с петухом, язвили:

— Правда, что петуху присвоили звание мастера спорта? А тебе какое?..

Алексей не обижался: хоть и с петухом, но прыгал-то он один со всего охотоведческого.

В Лешкины сны все чаще приходила девушка с голубыми глазами и нежно вьющимися локонами. Она смеялась, смеялась так, что звенели, как эхо, синие небеса.

Однажды ему приснилась гроза. Содрогалась земля. Острые клинки молний раскалывали небо. Тучи словно разверзлись, жгутами лил весенний дождь.

Они шли по ночному городу. Тускло мерцали фонари. Когда дождь стал больно хлестать по рукам и лицу, они забежали в ближайший подъезд.

Гром, словно многотонная бомба, взрывался где-то за углом и, отразившись троекратным эхом, сотрясал окна окрестных домов. При каждом ударе Люся крепко прижималась к Алексею. Он чувствовал ее прерывистое горячее дыхание, слышал, как громко бьется чье-то сердце. Ее или его? Может быть, их сердца бились вместе…

Он медленно приблизился к ее губам и стал целовать мокрые щеки, жаркий лоб, сверкающие серебряными капельками волосы. Это длилось долго, очень долго. Они очнулись, когда кончилась гроза. Посмотрели друг на друга и расхохотались.

А потом снова шли по пустынному городу. В лужах отражались их тени. Они то сокращались до карликовых размеров, то вытягивались далеко-далеко, но были всегда рядом. По улицам, словно пароходы, в ярких огнях плыли фантастические громады домов.

Ему дышалось как-то особенно легко.

Сон… Но почему сон? Ведь это было на самом деле! Это было совсем недавно, в один из первых майских вечеров.

«Если театр начинается с вешалки, свадьба — с пригласительного», — заявил Лебедев и показал его проект. На нем было сфотографировано здание института, по углам размещены овальные портреты молодоженов. И все это обрамлял таежный пейзаж.

Когда проект пошел по рукам, кто-то присвистнул от восторга. Лишь Косыгин сказал: «Если хотите нарисовать таежный пейзаж, не забывайте: тайга никогда не обходилась без медведя, белки и сибирской лайки».