Снеговик неожиданно для всех валится на пол.

Правда, он каким-то чудом остается при этом невредимым, разве что морковный нос отлетает в сторону. А Боярку это всё лишь веселит Он так и продолжает поддразнивать свою помощницу. до тех пор, пока она, прожигая его взглядом, не втыкает морковку обратно — только не в голову снеговика, а в его нижнюю часть. Да ещё не сразу замечает это, продолжая вызывающе позировать.

Со стороны всё это выглядит каким-то убойно-нелепым мемом: сердитая девушка в алом платье победно ставит ногу на грудь снеговика. А из его нижней части с одобрительной пошлостью торчит морковка.

Даже у меня вырывается смешок, а стоящую неподалеку Дину и вовсе складывает пополам от хохота. Только сразу же, подскользнувшись на вездесущих кусках льда, она падает на пол и шипит от боли.

— Ушиблась? — встревоженно бросается к ней Лебеда и оглядывается на Боярку, который неотрывно и нетипично молчаливо взирает на сконфуженную Алёну.

— Вась, где аптечка?

— Хммм, — мычит тот, затем после короткой паузы отвечает: — В конце коридора лазарет есть гостевой, там сейчас открыто… — и, как только Лебеда выносит Дину из морозильной камеры на руках, объявляет: — Перерыв!

А сам неспешным шагом направляется к своей нервничающей помощнице.

— Катя… — сзади ко мне подходит Царевичев. — Давай я тебя укутаю потеплее. Мне понравилось обнимать тебя в одеяле.

Я чувствую, как теплеют от румянца мои щеки. Да в объятиях Царевичева мне и одеяла-то никакого не понадобится. И без того вся пылаю, как будто на жарком солнышке стою, а не в морозильной камере.

Однако на этот раз он не только укутывает меня, но и приподнимает над полом, словно какую-то особо ценную хрупкую статую. И выносит наружу.

— А как же рекламный ролик? — любопытствую я.

— Нас позовут, если понадобится.

Царевичев так и продолжает идти вперёд по коридору, неся меня перед собой и глядя прямо в глаза. Опасность споткнуться при такой странной ходьбе его, по-видимому, не беспокоит Как и тяжесть моего тела.

Останавливаемся мы только на многоярусной уличной террасе, куда выходят все коридоры гостинично-туристического комплекса. Сюда можно подняться и с улицы — по широкой витой лестнице со скамеечками для отдыха на площадке каждого этажа.

Царевичев усаживает меня прямо так, в одеяле, на широкий парапет ограды спиной к великолепному лесному пейзажу. А сам подходит так близко, что меня обжигает смущением. Потому что его тело вклинивается между моих колен, заставляя их разомкнуться пошире.

— Я так больше не могу… — шепчет он. — Не могу думать ни о чем другом, и это бесит Ты превращаешь меня в какого-то подростка, Катя. Озабоченного и глупеющего от одного только взгляда девчонки с соседней парты. Посмотри на меня.

Я поднимаю на него глаза. Сердце взволнованно трепещет в груди, словно. испуганная птичка. Взгляд Царевичева давит на меня всей тяжестью откровенной мужской жажды.

— Оставь сегодня дверь своей спальни открытой, — вдруг просит он.

Я быстро облизываю губы.

— Артём.

— Сделай это, — с нажимом говорит он. — Я никогда больше не обману тебя. Обещаю.

Слегка отпихиваю его, чтобы не стоял так искушающе близко, и тихо отвечаю уже привычное:

— Ты всё ещё женат, Артём.

Он как-то горько-болезненно усмехается и неожиданно прижимает лицо к моей шее. Наклоняет голову ещё ниже и шумно втягивает воздух — словно зверь, наслаждающийся ароматом свежепойманной добычи. Чувствую жар его дыхания на своей груди сквозь тонкую ткань голубого платья.

— Я бы вошел в твою спальню тихо, пока ты спишь… — его глухой голос полон еле сдерживаемого желания, ласкает мою грудь своей ровной низкой вибрацией, — и разбудил бы тебя поцелуем.

Улыбаюсь и нежно, еле ощутимо касаюсь губами жёстких волос на склоненной передо мной голове.

— Это уже сказка не про Золушку, а про Спящую красавицу, — пытаюсь неловко отшутиться, чтобы снизить накал его будоражащей настойчивости.

Всё в том же положении Царевичев качает головой. От поглаживающего движения его лица на моей груди и шее у меня по спине пробегает глубокая сладкая дрожь.

— Ты всегда будешь моей Золушкой, Катя. И эти твои туфли… — он резко поднимает голову, чтобы взглянуть мне в глаза. — Ты знаешь, где сейчас твои туфли, которые ты швырнула в меня тем грёбаным вечером?

— Нет. И где они?

— У меня в спальне. Под подушкой, — отрывисто сообщает Царевичев, и от удивления у меня непроизвольно приоткрывается рот.

— Ты спишь с моими туфлями под подушкой?

— Можешь считать меня идиотом. Или фетишистом… плевать, — его красивые губы кривит невесёлая усмешка. — Я хочу, чтобы ты была всегда рядом со мной, Катя. Так что в твоих силах спасти меня, пока я окончательно не свихнулся.

Не знаю, то ли смеяться, то ли смущаться от такого откровения. Царевичев спит с моей обувью, потому что не может пока никак заполучить меня лично! Это что-то. За гранью моего понимания.

— Считаешь меня психом? — понимающе хмыкает он. — Имей в виду, раньше за мной ничего такого не водилось. Просто когда я смотрю на эти туфли, то вижу в них тебя, тем самым вечером. Они как магнит. не могу заставить себя просто взять и убрать их в гардеробную. Спаси меня от этого безумия, Катя.

Он притягивает меня к себе и начинает покрывать быстрыми жадными поцелуями всё лицо, каждый миллиметр кожи. И от этого я задыхаюсь, чувствуя, как слабею под натиском его несокрушимой воли.

— Артём, — шепчу между поцелуями и лихорадочно глажу руками его спину, не в силах оттолкнуть. — Артём, я…

— Сорян, что прерываю, — раздается с лестницы знакомый мрачный голос. — Тёма, мне срочно нужен Морозов, не видел его? Он недоступен.

— Да что за хрень такая происходит, — неверяще цедит Царевичев и отстраняется.

Я выглядываю из-за его плеча и вижу, как по уличной лестнице к нам поднимается Волчарин.

— Зачем тебе Морозов? — с агрессивным недовольством спрашивает Царевичев. — Тебя же девчонка в красной беретке интересовала.

Волчарин подходит к нам, вертя в руках ключи от своей машины и какие-то маленькие белые прямоугольники.

— Девчонка меня и сейчас интересует, — как-то нарочито ровно заявляет он. — И в особенности я хочу выяснить, откуда у нее вот эти интересные бейджики? Узнаешь?

Царевичев берет у него ламинированные прямоугольники и рассматривает печатные жирные надписи. На одном из них значится «Горничная. Альфа-централ», а на другом — «Сотрудник. Рок-клуб СуРок».

— Знакомое название… — сообщаю я, глядя на второй бейджик. — Значит, девушка работает у вашего Морозова? В клубе «СуРок»?.

— Или у Максима, — хмыкает Царевичев, возвращая тому оба прямоугольника. — «Альфа-централ» это гостиница в центре города, Катя. Она находится совсем рядом с рок-клубом.

— А Может и там, и там? — надменно фыркает Волчарин. — В это легко поверить. Она очень… подвижная особа.

— Ты что, упустил ее?

— Не совсем. Где она живёт, я выяснил, но пока без подробностей. Поговорить с ней не удалось. Догнать-то догнал, это ерунда была, но..

— Не понял. И что тебя остановило?

Волчарин морщится и с заметной неохотой сообщает:

— Ее бабушка. Она у нее боевая, как бронетранспортер. И голос соответствующий. Орет так, что уши закладывает Кого только вызвать не грозилась… В-общем, я решил не волновать больную старую женщину. Вдруг инфаркт случится? С девчонкой позже разберусь. А сейчас мне нужен Морозов.

Я быстро отворачиваюсь, чтобы не рассмеяться, и вижу, как подрагивают от сдерживаемой усмешки уголки губ Царевичева. У него даже дурное настроение из- за несвоевременного вмешательства партнёра отступило.

А не смеяться реально сложно. Как представлю невозмутимого Волчарина, который отступает под натиском крикливой старушки.

— А ты у Бати поинтересуйся, — советует Царевичев. — В последний раз он с ним общался.

— Уже интересовался. Говорит что Мороз хотел проверить подсобку с контроллерами и выяснить, почему камеры на черном ходе барахлят Он в этом деле разбирается… Но там его нет Только что проверял.