— Понятно, — с лёгким заиканием выдавливает из себя Лика, а Ида потрясённо молчит, как будто воды в рот набрала.

Царевичев разворачивает мою застывшую от напряжения фигуру и направляет в сторону своего внедорожника. С каждым шагом, отделяющим меня от живого напоминания о прошлой жизни, на сердце становится легче.

Пока Царевичев выруливает на проспект, я слышу, как Боярка громко хмыкает и говорит Лике:

— М-да. — Нехорошо шалить в ванной при детях-то! Вот, лучше сладенького поешь. Круглее будешь.

Я бросаю последний взгляд на сестер и вижу, как Боярка вручает оторопевшей Лике палочку с надкушенной сахарной ватой. А затем с беспечным видом исчезает в дверях элитной сауны.

Некоторое время мы с Царевичевым едем обратно в особняк молча. Он хмурится, барабаня пальцами по рулю внедорожника.

— Как соседка могла узнать насчёт того, что Ида лазила по моим вещам. — говорю я наконец озадаченно. — И вообще зачем она твоим людям рассказала об этом?

На лице Царевичева появляется тень самоуверенной усмешки.

— Мои люди умеют задавать нужные вопросы. И мотивировать заодно, — он намекающе трёт подушечками пальцев друг о друга, и до меня мгновенно доходит смысл этого жеста.

— И много ей заплатили за сведения?

— Достаточно, чтобы я был в курсе того, как ты жила до нашего знакомства.

Мне становится не по себе. Та ужасная жизнь — даже не жизнь, а ежедневное выживание, — никак не хотела оставлять меня, постоянно напоминала о себе. И то, что Царевичев так основательно покопался в ней, меня изрядно конфузило.

— А насчёт того, как она узнала… — продолжает босс. — Ты не поверишь, но твоя престарелая соседка днями напролет сидит на диване около стены, смежной с вашей квартирой. Либо ток-шоу по телевизору смотрит, либо прикладывается ухом к стене. Говорит, что у вас там почти каждый день тоже интересное происходит.

Я тяжело вздыхаю и отвожу взгляд.

Ну да, интересное, если не жить внутри каждодневного папашиного ток-шоу. Как же стыдно, что Царевичев теперь в курсе всей этой убогой грязи моего прошлого!

Сама не замечаю, как мы оказываемся уже возле особняка. Чувствую, как босс временами поглядывает на меня, но ничего не говорит. Загоняет машину в гараж, перекидывается парой слов с охраной.

Погрузившись в невесёлые мысли, я дёргаю изнутри ручку двери, чтобы выйти, но она распахивается раньше. Царевичев одним движением выдергивает меня из салона и подхватывает на руки.

— Артём, зачем? — возражаю я, но не слишком усердно. Очень уж приятно чувствовать на себе его внимание и находиться в его объятиях. Они такие крепкие, надежные.

И очень, очень собственнические.

Слышу, как из будки у въезда в особняк посмеиваются охранники, наблюдая за нами, и в смущении снова делаю попытку высвободиться.

— Не дергайся, Катя, — шепчет Царевичев мне на ухо и трётся носом о мою щеку, явно наслаждаясь процессом. — Дай поносить боссу тебя на руках. И хватит стесняться, ты уже большая девочка.

— Дети увидят… — начинаю я, но меня мгновенно затыкают уверенным:

— Плевать.

Он вдруг делает оборот вокруг самого себя со мной на руках, словно совершая элемент какого-то романтического вальса, и у меня кружится голова. Все плохие мысли выдувает напрочь, и в сердце поселяется восхитительная лёгкость.

Смотрю на него, такого сильного и непривычно нежного, затуманенным взглядом и думаю, что ещё немного, и мои зрачки превратятся во влюбленные сердечки, как в мультиках.

— Катя, — тихо говорит он мне. — Ну же, Катя… ты помнишь, о чем мы с тобой говорили?

— Помню. я.

— Артём Александрович! — громко окликает из будки высунувшийся охранник, и Царевичев бросает на него крайне раздраженный взгляд.

— Чего тебе?

— Тут, хм… Ангелина Алексеевна приехала. Впустить?

Губы Царевичева плотно сжимаются. На моих глазах стремительно совершается его преображение: проникновенная мягкость взгляда растворяется без следа, а красивое мужественное лицо твердеет и становится невозмутимым. Улыбающегося Артёма больше нет. Теперь это снова он — равнодушно-жёсткий босс.

И все же на землю этот босс меня таки не опускает.

— Пропусти, — приказывает он охраннику, попутно пресекая мою очередную попытку вырваться.

Жена Царевичева вплывает в распахнувшуюся дверь высокомерно-непринужденной походкой манекенщицы.

— Артем, почему меня сюда нормально не пропускают? — начинает она на ходу с недовольством и… умолкает при виде открывшегося ей зрелища. Более того, слепа спотыкается и притормаживает с раскрытым ртом.

Видимо, так и не находит приличных слов, чтобы выразить своё отношение к увиденному.

— Ты подписала документы на развод? — небрежно интересуется Царевичев.

— Нет.

— Зря. Тогда увидимся в суде, — он выжидает пару мгновений и с лёгкой насмешкой добавляет: — Что-то ещё? Может, ты хочешь побыть с нашим сыном? Повторить игру в пейнтбол? В прошлый раз он был в восторге.

При этих словах Ангелину малость перекашивает.

— В следующий раз, — холодно отвечает она. — Артём, подумай ещё раз. Хорошо подумай. И реши для себя, готов ли терпеть насмешки высшего общества из-за своей неотёсанной официантки? — затем переводит на меня взгляд и, уже не таясь, бросает с откровенной угрозой: — А ты рано радуешься! Пожалеешь ещё, что спуталась с моим мужем.

Осадок от ядовитых слов блондинки хоть и остаётся травить горечью душу, но на следующий день чувствуется уже не так остро. Да и некогда мне об этом думать, когда один лишь вид знакомой старой хрущевки ввергает в состояние унылого беспросветного дежавю.

И от этого чувства очень хочется развернуться и убежать как можно дальше.

— Эту старую пятиэтажку через год планируют сносить, — сообщает Царевичев, когда мы входим в подъезд папашиного дома. — А жильцов расселят по трем панельным новостройкам.

— Интересно, куда переселят папу, — задумчиво размышляю я вслух. — Вряд ли его жене понравится переезд, если они окажутся где-то на окраине… Хоть это и старье, но все же центр города.

— А куда бы ты хотела, чтобы его переселили? — небрежно любопытствует босс.

— Да мне всё равно. Лишь бы перестал пить и зажил по-человечески.

Перед дверью, за которой до недавнего времени я жила… нет не жила, а выживала всю свою сознательную жизнь, мне становится тоскливо.

Вот сейчас мы войдём, а там внутри — папаша в той или иной степени опьянения.

Один или со своей собутыльницей-женой, неважно. Но в квартире, должно быть, по обыкновению воняет отвратительным перегаром, заплесневевшими солёными огурцами и горой немытой посуды с остатками испорченной еды.

И зачем только Царевичев вбил себе в голову, что ему прямо-таки позарез необходимо официальное знакомство с моим отцом?.. Одно только расстройство из этого выйдет.

Хочу открыть дверь своим старым ключом, но в последний момент замечаю, что замок на ней уже сменили. Приходится жать на звонок.

Почти сразу по ту сторону слышится расхлябанное шарканье домашних тапочек. Один щелчок замка, и дверь — нараспашку.

— Кого там принесло? — недовольно рявкает мачеха и осекается при виде Царевичева. — 3драсьте.

Босс стоит рядом со мной в скучающей позе: одна рука в кармане, вторая поигрывает брелком с ключами от внедорожника.

— Папа дома? — хмуро спрашиваю я.

— Дома дома, где ж ему ещё быть-то! Проходите… — она суетливо отступает в сторону, поправляя на себе вульгарный халат с огромным вырезом на груди.

При нашем вторжении в прихожей становится не просто тесно, а совсем непроходимо. Царевичев с его высокой широкоплечей фигурой занимает сразу половину крохотного помещения.

Подавив смешок, я быстро проскакиваю в зал. Туфли не снимаю — в квартире слишком давно не мыли пол, чтобы собирать с него грязь своими носками. Да и мачеха, помнится, на пару с папашей частенько разгуливала дома в уличной обуви.